Рик Янси - Кровавый остров

Торранс довольно долго смотрел на меня с каменным лицом, а затем пожал плечами. Пожал плечами! Я бросился на него, намеренный забить его до смерти голыми руками, задушить его насмерть. Фон Хельрунг спас ему жизнь. Он поймал меня за руку и отдернул назад, прижал мою голову к своей груди и погладил меня по волосам.

– Так вас не тревожит его самоубийство? – спросил фон Хельрунг Торранса. – Которое вы так удобно подстроили?

– Ну, когда дело доходит до такого, у каждого должен быть выбор – и думаю, кошмары меня сегодня мучить не будут.

– Завидую вам, Джейкоб, потому что меня-то будут.

Я подождал, пока Торранс не удалится в гостевую спальню, и лишь затем подошел к фон Хельрунгу с просьбой. Я называю это просьбой, но по правде говоря, это больше походило на требование.

– Я еду с вами, – сообщил я ему.

– Это чересчур опасно, – не без доброты ответил он.

– Больше никто без меня никуда не поедет. Если попытаетесь, я сяду на корабль зайцем. А если не получится, доберусь вплавь. Это я выяснил, где его держат. Я заслужил это право.

Он положил руку мне на плечо.

– Боюсь, это больше бремя, чем право, mein Freund Уилл Генри.

Тем же днем я простился с Адольфусом Айнсвортом, который даже по своим меркам пребывал в отвратительном расположении духа.

– Плевать мне, кто что говорит, – огрызнулся он, в ярости щелкая вставными зубами. – Кто-то побывал в Комнате с Замком! Я всегда вешаю кольцо с наружным ключом так, чтобы он смотрел внутрь, и куда, по-твоему, он смотрел нынче утром?

– Наружу?

– Ты брал ключи.

– Нет, профессор Айнсворт, я не брал, – честно ответил я. В Комнату с Замком ходил Торранс.

– Хотя чего я жду? Ты ребенок, а дети – прирожденные лжецы. Некоторые это перерастают, а некоторые нет! И что это ты имеешь в виду, мол, уходишь?

– Утром я отплываю в Англию с доктором фон Хельрунгом.

– С доктором фон Хельрунгом! С чего это доктор фон Хельрунг собрался в Англию? И с чего это ты собрался в Англию? – Айнсворт был глубокий старик, но ум его не ушел вместе с молодостью. Всего за мгновение куски головоломки сложились для него в единую картину. – Магнификум! Вы его нашли.

– Нет, но мы нашли доктора Уортропа.

– Вы нашли доктора Уортропа!

– Да, профессор Айнсворт. Мы нашли доктора Уортропа.

– Он не мертв.

Я покачал головой:

– Нет.

– И чему ты так улыбаешься? – Адольфус оскалил зубы своего мертвого сына, передразнивая мою ухмылку. – Что ж, будет очень жаль пропустить радостное воссоединение. Что хорошо для Уортропа, то хорошо для меня, так я скажу.

– Сэр?

– Я сказал: что хорошо для Уортропа, то хорошо для меня! – он перегнулся через стол, чтобы заорать мне в лицо. – Ты что, не в курсе, что это я тут глухой? Ну ладно. Прощай!

Он склонился над бумагами на столе и указал мне на дверь взмахом шишковатой руки.

Я помедлил в дверях, подумав, что, может, мы с ним больше никогда не увидимся.

– Для меня было удовольствием служить у вас, профессор Айнсворт, – сказал я.

Он не поднял глаз от работы.

– Катись, Уильям Джеймс Генри. Всегда катись, как тот камень из поговорки, а не то зарастешь мхом, как старый Адольфус Айнсворт!

Я направился было в зал. Он окликнул меня.

– Ты раб, – сказал Айнсворт. – Или, должно быть, считаешь себя рабом, раз не просишь платы за труды. На, – грубо прибавил он, толкнув по столу две скомканные долларовые банкноты.

– Профессор Айнсворт…

– Бери! Не будь дураком, когда дело доходит до денег, Уилл Генри. Будь дураком в чем хочешь – в религии, политике, любви, – но только не в деньгах. Эта крупица мудрости – награда тебе за тяжелую работу.

– Спасибо, профессор Айнсворт.

– Заткнись. Проваливай. Стой. Какого черта ты уходишь, я забыл?

– Спасать доктора.

– Спасать от чего?

– От чего угодно. Я его подмастерье.

Когда тем же вечером я укладывал вещи, Лили подошла ко мне с просьбой… Ладно, признаю: это была не просьба.

– Я еду с тобой.

Я ответил не так, как фон Хельрунг ответил мне. Я устал, тревожился, нервы мои были на пределе, и меньше всего на свете мне нужна была ссора.

– Тебя мама не пустит.

– Мама говорит, что она и тебя не пустит.

– Разница в том, что она не моя мама.

– Знаешь, она уже была у дядюшки. Никогда еще не видела, чтобы она так злилась. Я думала, у нее голова взорвется – правда взорвется и скатится долой с плеч. Очень любопытно, чем дело кончится.

– Вряд ли у нее взорвется голова.

– Да нет, я о том, чем дело кончится с тобой… Ни разу еще не бывало, чтобы она не устроила по-своему.

Она упала на кровать и принялась наблюдать, как я уминаю одежду в свой чемоданчик. Ее прямой, честный взгляд действовал мне на нервы. Как всегда.

– Как ты его нашел? – спросила она.

– Его нашел другой монстролог.

– Как?

– Я… я точно не знаю.

Она рассмеялась – словно весенний дождь упал на сухую землю.

– Не знаю, зачем ты врешь, Уильям Джеймс Генри. У тебя это плохо получается.

– Доктор говорит, ложь – худший из всех видов шутовства.

– Значит, ты худший из шутов.

Я засмеялся. И замер как вкопанный. Я не помнил, когда в последний раз смеялся. Смеяться было приятно. И приятно было видеть ее глаза и чувствовать, что ее волосы пахнут жасмином. Мне захотелось поцеловать ее. Никогда раньше я не чувствовал ничего подобного, и это оказалось все равно что стоять на краю бездны – правда, на сей раз бездна была совсем иного свойства. На этот раз не узел разматывался у меня в груди, а само пространство расширялось вокруг с безумной скоростью. Я не знал, что со всем этим делать. Поцеловать ее? Но чтобы поцеловать Лили Бейтс, пришлось бы… ну, в общем, поцеловать Лили Бейтс.

– Будешь по мне скучать? – спросила она.

– Постараюсь.

Она нашла мой ответ необыкновенно остроумным, перекатилась на спину и расхохоталась. Я покраснел, не зная, считать себя польщенным или обидеться.

– Ох! – воскликнула она, садясь и принимаясь рыться в сумочке. – Чуть не забыла! У меня кое-что для тебя есть.

Это была ее фотография. Лили на ней улыбалась немного неестественно, но как получились волосы – мне понравилось. Они были завиты в длинные локоны, и неудачно запечатленная улыбка фотографию совсем не портила.

– Ну, что скажешь? Это на счастье, ну и когда тебе станет одиноко. Ты никогда мне не говорил, но я думаю, что тебе очень часто бывает одиноко.

Я мог бы возразить; препирательство было для нас обычной формой беседы. Но я уезжал, и она только что подарила мне свою фотографию, и мгновением раньше я думал, не поцеловать ли ее. Так что я поблагодарил ее за подарок и продолжил собираться – иными словами, перекладывать уже собранное. Порой в обществе Лили я чувствовал себя актером, не знающим, куда девать руки.