Елена Вернер - Верни мои крылья!

На мгновение его взгляд с затаенной смешинкой обратился к ней, а потом скользнул по Дашке – и вдруг зацепился. Замерев у входа, Кирилл изучал ее, все больше мрачнея, и Ника, забеспокоившись, тоже решила оглядеть ее пристальнее. Девочка не осталась в долгу, она нарочито развалилась на стуле, все еще в пуховике, который даже не расстегнула, и ее подбородок выдвинулся вперед – с вызовом. На осунувшемся лице серо-велюровые глаза казались неестественно большими и нахальными. Руки стремительно скрестились на груди, демонстрируя замызганные митенки и выглядывающие из них пальцы с грязью под ногтями.

Микроволновка издала мирное «дзинь», Ника встрепенулась и поставила перед Дашкой тарелку с пирожками и стакан чая:

– Кушай.

Дашка помедлила, не сводя глаз с Кирилла. Он невозмутимо отвернулся, плеснул в чашку воды, застучал ложкой, размешивая сахар. И девочка как по отмашке тут же накинулась на еду. Ника никогда прежде не видела, чтобы люди так быстро поглощали пищу. Челюсти девочки двигались торопливо, крошки падали на складки пуховика. И Нике отчего-то стало больно и неловко.

Кирилл отошел к окну и по уже сложившейся привычке присел на подоконник. Ника видела, как он, с якобы отсутствующим выражением лица, все-таки неотрывно наблюдает за Дашкой краем глаза. И тут в буфет влетела Липатова.

– Кирилл, ты можешь… – заметив Дашку, худрук остановилась. – Так, а что посторонние делают в театре?

Дашка перестала жевать и уткнулась в стол перед собой. Ника замялась, не зная, как лучше объясниться. Тогда Кирилл соскользнул с подоконника, выплеснул в раковину кофе, к которому почти не притронулся, и спокойно бросил через плечо:

– Пусть посидит.

Каково же было удивление Ники, когда Липатова, вместо того чтобы выяснять и допытываться, а после непременно настоять на своем, лишь покладисто кивнула головой:

– Ты мне нужен на сцене.

– Иду, – лаконично отозвался он и вслед за Липатовой скрылся в коридоре.

Чтобы справиться с изумлением, Ника тоже взяла пирожок. Дашка сидела понуро.

– Дашка… Ты не волнуйся, ешь. А я схожу за Светланой, она, наверное, уже заканчивает.

С начала примерки прошло от силы минут пять, да и не стоило оставлять девочку одну, но Ника ничего не могла с собой поделать. Присутствие Дашки, весь ее вид причинял необъяснимую боль, и Нике хотелось поскорее скинуть с себя это гнетущее ощущение. Лишь выйдя из буфета, она почувствовала облегчение.

В костюмерной, выбеленной ртутными лампами, Светлана терпеливо стояла перед необъятной Женечкой. Та, держа во рту булавки с разноцветными шишечками, ловко закалывала костюм прямо на актрисе, ползая по полу на коленях.

– Что-то случилось? – Светлана заметила Нику и сделала шаг к ней.

– Тише-тише! – предостерегла ее Женечка, шепелявя от набившихся в рот иголок.

– Нет, я просто так… узнать, – отозвалась Ника.

Она устыдилась собственной слабости и вернулась в буфет. Но там обнаружила лишь пустую тарелку от пирожков и пустой стул. Дашка ушла.

И только теперь, с опозданием, переводя взгляд со стула без Дашки на подоконник без Кирилла, Ника словно вживую услышала его недавние мысли.

– Нас всегда было трое. Я, Леха и Окси. Втроем против всего мира.

Шел уже третий час ночи – и третий час их разговора. Ника, с прижатым к уху телефоном, успела полить цветы, вымыть забрызганную жиром духовку, протереть пыль с телевизора, посидеть с задранными вверх ногами в кресле. Все это она делала неосознанно, слушая рассказы Кирилла, млея от его голоса и видя картинки из его прошлого, такие красочные, что они затмевали собой убогую реальность ее квартирки.

– С Лехой мы дружили сколько себя помню. С горшка. А Окси приплелась позднее, в первом классе. Ее родителей тогда лишили прав, вот она и оказалась с нами. С девчонками почему-то не дружила, да и вообще ни с кем не дружила, сидела в углу целыми днями. А потом обживаться стала помаленьку. Однажды подходит ко мне, глазищи зеленые, вполлица. И протягивает мне фигурки. Черепашки ниндзя, знаешь такие?

– Еще бы! Кажется, их звали Леонардо, Микеланджело, Донателло и… Рафаэль? У нас пацаны по ним с ума сходили! – припомнила Ника.

– Вот-вот. Мы и сошли, с Лехой на пару. Она нам подарила их, просто так, потому что мы ей понравились. Неслыханное богатство! Откуда взяла – ума не приложу. И мы, конечно, тут же принялись ее защищать ото всех. Окси вообще-то недолюбливали, у нее волосы были странные, блондинистые пряди вперемешку с седыми. Воспитатели сперва думали, что ее так покрасил кто-то из взрослых, знаешь, в шутку. Но крашеные пряди все не отрастали. Сколько ее помню – всегда была наполовину седая голова. Сама можешь представить, как ее травили. Людям не нравятся непохожие. Так что дрались мы почти каждый день. А потом и Окси научилась давать сдачи.

– Окси – в смысле Оксана?

– Да. Это мы ее потом так прозвали, когда химию начали проходить. Оксиджен – кислород по-английски. Потому что она сама была как кислород. Глоток свежего воздуха. Ветер, вихрь. Бойкая, даже борзая. Не было ни помойки, ни заброшенного склада, ни стройки, где бы она с нами не побывала. Никогда не видел, чтобы она чего-то боялась. Спрыгнуть с крыши на «слабо» – не вопрос. Перебежать железнодорожные пути перед поездом – тоже. Ужас, что мы творили… Мозгов ноль. Но Окси везде была первая, главная зачинщица. С Лехой они постоянно спорили и собачились, но она долго не могла обижаться, сразу приходила мириться. Отходчивая. Для женщин это редкость.

То, как Кирилл вспоминал об Окси, почему-то не вызывало в Нике ревности. В его словах, тоне, голосе была такая нежность, какая бывает у старших братьев, когда они упоминают сестер. Одна кровь на двоих. Точнее, на троих.

Пока Кирилл рассказывал о Лехе, Ника представляла вместо этого незнакомого – своего Лешу. Друга, соседа, партнера по бальным танцам, вечно лохматого парня с шелушащимися руками и гибкой, чуть наивной улыбкой, поднимавшей уголки губ точно вверх, как за вязочки. Того, что всегда был рядом, кто отпугивал от нее поклонников и чинил в доме Ирбитовых все, начиная со стиральной машинки и заканчивая старым проигрывателем для пластинок. Того, который утверждал, что у Ники «перпетуум-мобиле в одном месте». Того, которому она не звонила вот уже несколько лет.

А Кирилл продолжал рассказывать:

– Из нас троих Окси соображала лучше всех. Учительницы ее, понятное дело, недолюбливали, такие независимые для них – все равно что красная тряпка на быка. А Окси, если что-то не нравилось, заявляла прямо. Как-то раз биологичка подняла ее со стула посреди урока и принялась распекать, в итоге сорвалась на крик. А Окси возьми да и скажи, заботливо так: «Вера Федоровна, зачем вы лезете в бутылку? Вы же все равно не залезете, вы толстая…» В общем, на ковер к директрисе ее таскали частенько. А вот физик и математик ее обожали, тем более что их формулы и уравнения у нее от зубов отскакивали. К тому же физики, в принципе, трепетны к женскому полу, у них это с одичалого студенчества. Хотя, конечно, Окси была пацанкой…