Елена Вернер - Верни мои крылья!

– Ее жизнь будет кончена, – прошептала Ника в ужасе.

– Будет. Я окончу ее. Я заберу ее дом, ее мечты и ее жизнь. Как она забрала все это у меня. Око за око. Я ненавижу ее. Я с самого детства хотел быть актером, хотя все надо мной смеялись. Ты вот много знаешь актеров с детдомовским детством? Инвалидов? А я хотел. Но мои ноги… Хотя я все равно работал в театре. Светиком, реквизитором. И дублировал фильмы – с голосом-то мне повезло. Если бы она меня не бросила, если бы сделала операцию, лечила – я бы играл на сцене.

– Но ты играешь на сцене!

– Играю. Благодаря себе. Только себе. И только теперь. У меня ведь нет актерского образования, диплом – липа, чтобы устроиться к ней в театр. Иногда я думаю, что, будь она рядом, все было бы легче и проще. А иногда я думаю: а хотел бы я стать актером, если бы моя мать не имела к театру отношения? Может, это в моей крови от нее? Может, она меня и по сей день травит собой? Где заканчиваюсь я и начинается она – даже при том, что мы с ней почти не знакомы?

Он был так красив и страшен в эту минуту, что Ника хотела зажмуриться и не могла. Ее сознание раздваивалось. Одна часть соглашалась с Кириллом, потому что привыкла делать это, привыкла следовать за ним неотступно, молчаливо, без возражений и сомнений. Ведь он не мог быть неправым! Но вторая часть Ники сопротивлялась. Ужасалась. Негодовала и боялась. Мужчина, сидящий рядом с ней, был безжалостен. Он без колебаний сошелся с Риммой, выбирая ее в невинные жертвы. Корсакова, актриса, каждый вечер игравшая в любовь, без колебаний поверила в его выдуманные чувства, не заметила подвоха, как ребенок, берущий леденец у незнакомца. А сам этот человек, протягивая красного петушка на палочке, уже точно знал, что сделает с ней дальше, знал во всех омерзительных бесстрастных подробностях. Римма ничего не значила для Кирилла, она была лишь средством, методом, набором слабостей, составивших его силу. И все это ради разрушения…

Нику не столько заботила в эту минуту участь театра и Ларисы Липатовой, и даже не чувства Риммы, сколько сам Кирилл. Он вел машину, щелкал рычажками под рулем, и жидкость из бачка споласкивала ветровое стекло, а дворники скользили. Так просто, так обыденно. Так страшно было сидеть рядом и просто осознавать, что любимый человек ей вовсе не знаком и никогда не был. Она не знала о нем главного, того, что составляло вот уже несколько месяцев всю его жизнь, весь внутренний мир. Он актер – и сколько игры, сколько лжи было в нем каждый миг их знакомства? Сколько слов, движений, взглядов было неправдой, выверенной и отрепетированной? Половина? Больше? Все?

Взгляд Ники скользнул по его рукам, покоящимся на руле. Левая ладонь по-прежнему школярски испещрена чернильными пометками. Раньше это всегда вызывало нежную улыбку, теперь же Ника думала: сколько таких пометок призвано нести вред театру и всем его обитателям? Какая из галочек отвечает за звонок театральному критику, чтобы тот «забыл» послезавтра о премьере? Или, может быть, за синим крестиком у запястья таится напоминание «включить пожарную тревогу в середине первого акта»?

Тщетно пытаясь уложить все сказанное в голове, Ника решила восполнить пробелы. По крайней мере, это давало ей передышку, паузу, потому что главный вопрос – что делать дальше – уже маячил где-то на самом горизонте.

– Потоп. Его тоже устроил ты?

– Ох, нет. Техногенные катастрофы не по моей части! Совершенно непредвиденное осложнение, – признался Кирилл. – Я сломал голову, прежде чем все уладить. Но получилось в итоге даже лучше. Идеально! Ведь она решилась взять кредит под залог своей квартиры…. Я был восхищен, честно. Само Провидение подкидывало мне козыри.

– Это были просто гнилые трубы!

– Думай как хочешь…

– А бутафорская кровь?

– Ника, я восхищен. Ты даже про кровь разнюхала! Нет, кровь взял просто на всякий случай. Слишком уж она… поддельная, материальная, для нашей-то маленькой фантасмагории.

Ей не понравился его тон. «Разнюхала»… Конечно, ведь она ищейка, следопыт. Враг. Меньше всего на свете ей хотелось быть врагом Кирилла. Но он чувствовал, что она не разделяет воодушевления от его мести.

Господи, как она могла разделять это? Несмотря на то что чувствовала к нему! Ника окончательно запуталась. Она спрашивала себя, как бы она отреагировала на то, что, например, Митю после ее похищения не отправили бы за решетку. Если бы он остался на свободе и она знала это каждую минуту своего бытия – не возжелала бы она отомстить за весь пережитый страх? Где грань, у которой заканчивается месть и начинается справедливость? И что такое справедливость, как не узаконенная месть…

Она все еще верила, что за показным цинизмом Кирилл прячет изорванную в клочья изнанку самого себя. Брошенного сына, маленького инвалида, который всего, что имеет сейчас, добился сам – и благодаря удивительной стойкости и талантам, которыми природа одарила его. Иногда, в течение всего разговора, он бросал на Нику долгие взгляды, испытующие, словно пытался разгадать ее мысли. Невероятно, что он раскрыл ей свой замысел. Он так ей доверяет? Или, наоборот, считает кем-то вроде живого блокнота, куда можно выплеснуть наболевшее, а потом засунуть на дальнюю полку? Но ведь и блокнот может проговориться. Ей хотелось прикоснуться к нему, переплестись пальцами, зашептать: «Не бойся меня, я не причиню тебе зла, ты мне слишком дорог. Я скорее отгрызу себе руку. Но если ты сделаешь то, что задумал, я не смогу быть тебе кем-нибудь. Я не смогу быть рядом с тобой, не смогу видеть тебя. Хотя разве тебе это нужно? Я – нужна?»

Боясь, что он прочитает по ее лицу слишком многое из того, что сегодня ей хотелось бы скрыть, Ника стала смотреть в окно. Сумерки еще не сгустились, но на проспекте уже горели фонари и вспыхивали одна за другой неоновые вывески.

– Но Римма, ей-то за что? – заговорила она после недолгого молчания, овладев собой. – Она ведь жертва! Знаешь, однажды со мной произошла очень плохая история. И долгое время после этого я не могла оправиться. Я мечтала жить тихо и ни к чему не иметь отношения. Не касаться других людей. А теперь я понимаю, что невозможно жить и при этом не влиять на все происходящее вокруг. Мы связаны. Мы переплетаемся, как корни деревьев в земле, и, выворачивая тополь, нельзя не повредить растущую рядом осинку.

– Осинка переживет. Гибкие деревья самые живучие, – убежденно ответил Кирилл.

– Как ты можешь говорить такие ужасные вещи? – пробормотала Ника с болью. – Кто дал тебе право решать, над кем можно ставить опыты, а над кем нет? Ведь ты делил с этой женщиной свою постель. Неужели… это ничего для тебя не значит?

Выдала себя «с потрохами», конечно. Но Кирилл все равно не ответил. Автомобиль маневрировал в узком пространстве подъездной дороги среди припаркованных машин, потом нырнул в арку подворотни и остановился. Двигатель затих. И Кирилл повернулся к Нике всем корпусом. Он уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал и принялся внимательно изучать Нику, так что от смущения ее глаза начало жечь.