Елена Вернер - Верни мои крылья!

– Есть.

Она уже достаточно изучила его, чтобы не настаивать. После нескольких лет почти полной изоляции, отстраненности от людей или по крайней мере от близких контактов с ними она лучше, чем кого бы то ни было до этого, чувствовала Кирилла, его настроения и их легкие перемены, почти неуловимые, как дуновение воздуха из оконной щели. И никогда не настаивала – не чувствовала, что имеет на это права.

Однажды Ника призналась, к слову пришлось, что ее мама никогда не имела для нее особого авторитета. Суетливую и взбалмошную, часто закатывавшую глупые истерики, болезненно цепляющуюся за уходящую молодость, мать Ника никогда не принимала всерьез в отличие от отца. И тогда Кирилл впервые упомянул – ее.

– Наверное, ты просто не понимаешь, что это такое: мама, – осторожно заметил он.

Осознав, что Ника вопросительно молчит, Кирилл пояснил:

– Я имею в виду мама для таких, как я. Мифическое существо. Как единорог. Такая же сияющая, сказочная… Я никогда не верил, что она отказалась от меня по собственной воле. Всегда казалось, что пришел какой-то бабай с мешком, сунул меня в этот мешок, взвалил на плечо и унес с собой, а она меня ищет все это время. Ведь в сказках таких историй полно! Всякие злобные ведьмы или гномы, ворующие первенцев из колыбелек или подкладывающие туда подменышей вместо родных человеческих детей. Я думал, что это мой случай.

Ника ощущала, что от сочувствия в горле ее что-то сжимается. Кирилл продолжал:

– А потом я вырос. С какого-то момента мы в детдоме перестали говорить о наших матерях. Раньше рассказывали друг другу небылицы по ночам. Кого только не было среди наших выдуманных пап и мам! И суперагенты в стиле Брюса Уиллиса и Сары Коннор, и инопланетяне, и даже Алла Пугачева… Мы делились мечтами, дрались, если кто-то не верил или стремился облить грязью очередную легенду. Это по большей части были те, кто своих родителей помнил. Наркоманов, алкашей, зэков, – короче, тех, кого лишили родительских прав, когда дети уже подрастали. Те ребята хлебнули столько всего, что разочарований хватит на десяток жизней. А мы, малые, жили в своих выдумках, так было проще. Не так безнадежно. Обидчиков колотили жестоко, собираясь после отбоя, как стая волчат, и думали, что защищаем своих мам и пап… Чаще, конечно, мам. А потом все кончилось. Как отрезало. Все просто перестали упоминать родителей, в любых контекстах. Это был, наверное, класс пятый-шестой, и наступило осознание, что не явится никакая фея-мама и не заберет отсюда. Это как верить в Деда Мороза – просто в какой-то Новый год понимаешь, что все это фуфло.

Пока Кирилл молча размышлял, Ника хотела было сказать что-нибудь наподобие «мне очень жаль» – просто чтобы дать ему почувствовать свое внимающее присутствие, но вовремя прикусила язык. Эта фраза прозвучала бы совершенно по-идиотски, как, впрочем, и любая другая.

– И знаешь, что? – хмыкнул Кирилл. – Я нашел ее. Добыл номера ее телефонов и даже адрес. И несколько дней чах над этим сокровищем, как трусливый Кощей. Не мог решиться. Все ходил из угла в угол. Живот сводило. Такого не было ни перед одним экзаменом в жизни, ни перед… чем-то и похуже, я обычно умею держать себя в руках. А тут как парализовало! Потом я написал на бумажке, все, что хотел сказать. Как меня зовут, кто я такой… для нее. И позвонил. Я уже все продумал, как именно буду говорить, куда поведу ее при встрече, во что буду одет. Сперва я решил за ней заехать на машине, но потом осознал, что не очень-то удобно знакомиться с собственной матерью в машине. Так что я заказал столик в ресторане. Чтобы можно было сразу сесть и смотреть в глаза. Понимаешь, я уже видел, как все это будет происходить! По кадрам! Предполагал, что она будет плакать, и утирать украдкой слезы, и объяснять мне, почему так вышло. И что будет так на меня глядеть, будто не может насмотреться. Я хотел произвести на нее хорошее впечатление, чтобы ей не было за меня стыдно. И… когда я позвонил… К телефону подошел ее муж, не мой отец, другой мужчина, кто мой отец, я так и не знаю. Я попросил позвать ее. И когда она сказала «Алло», я все ей выложил. Старался говорить помедленнее, я ж не изверг, понимаю, каково такое услышать. «Здрасьте, я ваш сын…» А она все молчала. И когда я закончил, она просто повесила трубку.

– Как?

– Представляешь? – Кирилл засмеялся, и от этого смеха Нике стало нехорошо. – Я просто… Ясное дело, когда услышал короткие гудки, подумал, что просто рассоединилось, бывает. Я тут же перезвонил, но никто не подошел к телефону. А назавтра такого номера уже не существовало. Она сменила все свои номера. Что ж, я намек понял, не дурак.

– И ты больше ничего не предпринимал? У тебя есть адрес?

– Да, а еще у меня есть я. Знаешь, там, откуда я родом, нельзя принимать как должное, что тебя тычут мордой в плохо пахнущие кучки. А то привыкнешь. И к тому же с ней мне все ясно. Она… Ты знаешь, ведь на свете есть не так уж много действительных, по-настоящему запретных вещей. Реальных «нельзя».

– Десять заповедей? Не убий, не укради…? – предположила Ника.

– Да кради, пожалуйста! Это всего лишь деньги или вещи. Конечно, жизнь тоже можно «украсть», но в заповедях все куда прямолинейнее, без метафор… Не десять этих «нельзя», намного меньше, по моим подсчетам. Нельзя убивать человека. Нельзя предавать того, кого любишь. И нельзя бросать детей – не только родных. Любых.

Ника знала, как будто он признался вслух, что этот разговор означает невыразимо много. Что никому прежде Кирилл не открывался так полно и доверчиво. Было в его словах что-то страшное, нутряное, лежащее на самом дне. Такая откровенность рождается в дымной глубине бессонного кухонного бдения, лишь наедине с самым близким другом, когда давно выпито все, что куплено, на белки глаз налипает красная паутина, а за окном усталое и бессмысленное утро доедает остатки ночи.

Она плохо спала и встала прежде, чем запищал будильник. После разговора с Кириллом, после его рассказа о матери она чувствовала себя избитой, к тому же полночи провела разглядывая меандровый орнамент на обоях и чувствуя, как то и дело слеза выкатывается из уголка глаза и стекает по виску к линии волос. Она переживала за Кирилла, даже не теперешнего, а прошлого. Маленького мальчика, который нашел маму, чтобы убедиться, что не нужен ей. Прочитай Ника подобную историю в газете или книге, она наверняка изобрела бы несколько причин для этой женщины, возможно, не оправдавшие ее, но хотя бы давшие возможность понять. Но Кирилл перевешивал все ее обыденное человеколюбие. Даже не зная имени этой женщины, она готова была ее ненавидеть.

Нике было неведомо ощущение, зарождавшееся в ней этой ночью: с острыми краями и горячее посередине. Все, чего бы ей сейчас хотелось, – это распахнуть огромные, в три раза больше ее самой, крылья, с упругими перьями в сизых прожилках, с белоснежным пухом, дрожащим от любого дуновения, и, прижав Кирилла поближе, сомкнуть их над ним. Сокрыть ото всего мира… И защитить.