Дэн Симмонс - Дети Ночи

– Железная, – прошептал О'Рурк. – Наверное, поставили уже после того, как отец Кирика прополз здесь много лет тому назад. Должно быть, от крыс.

Он просунул пальцы между прутьев решетки и потянул. Кейт услышала скрип зубов и почувствовала исходивший от него запах пота. Решетка даже не шевельнулась.

О'Рурк со стоном опустил руки. Кейт охватила паника, тошнотой подступающая к горлу. Она и представить не могла, как им придется возвращаться по этому длинному тоннелю.

– Здесь есть еще какой-нибудь выход? – шепотом спросила она.

– Нет. Только это отверстие в церковном подвале. Когда-то все это относилось ко дворцу Влада Цепеша…, здесь были подземные помещения и ходы…

О'Рурк с рычанием снова набросился на решетку. Хлопья ржавчины посыпались им на головы, но железо не поддалось.

– Не так, – прошептала Кейт и вцепилась в прутья. – Давай попробуем толкать, а не тянуть.

Они уперлись ладонями и нажимали на решетку до тех пор, пока руки не онемели. Потом лежали, судорожно пытаясь отдышаться, а царапанье крыс в тоннеле становилось все ближе.

– Она, наверное, забетонирована, – прошептал О'Рурк, потрогав края отверстия. – Вдобавок она узковата для наших плеч. Для моих, во всяком случае.

Кейт попыталась восстановить дыхание.

– Неважно, – сказала она. – Мы все равно через нее выйдем. – Она приблизила к решетке лицо. Из помещения наверху пахнуло сыростью и запахом влажного камня, но тем не менее воздух там казался гораздо приятней.

– Металл старый и проржавевший, – шепнула она. – Поперечины не очень толстые.

– Железу не обязательно быть толстым, – безжизненным голосом откликнулся О'Рурк. На месте его лица она видела лишь бледное пятно.

– Железо ржавеет со страшной скоростью, – прошипела Кейт. – Ну-ка…, подними-ка ноги…, вот так…, упрись коленями. Сделай так, чтобы весь вес приходился на спину, как у меня. Отлично. На счет «три» начинаем.

О'Рурк заерзал, принимая положение поудобней.

– Секунду, – прошептал он. Послышалось тихое бормотание.

– Что? – переспросила Кейт. Спина у нее уже заболела.

– Молюсь, – откликнулся О'Рурк. – Все, готов. Раз…, два…, три!

Кейт изогнулась и напряглась. Мышцы у нее чуть ли не лопались, но она все равно тужилась из последних сил, чувствуя, как в рот и в глаза ей сыплется ржавчина, как камни со дна тоннеля врезаются в спину через пальто и свитер, как трясется от напряжения шея, будто сквозь нервы продета раскаленная проволока… Майк О'Рурк рядом прилагал не менее титанические усилия.

Решетка вылетела из камня и низкосортного цемента, как пробка из шампанского. Кейт вылезла первой. Секунд пятнадцать она лежала на прохладных камнях и вдыхала свежий воздух, прежде чем подать О'Рурку руку и помочь выбраться. Ему пришлось снять куртку, рубашка порвалась, но он-таки протиснулся в темноту подвала через неровное отверстие.

Они обнялись, лежа на полу крипты часовни, и восторг постепенно сменялся тревогой, в любую минуту могли появиться охранники в черном, привлеченные шумом. Но, хоть до них и доносились отдаленные звуки Церемонии Посвящения, шагов поблизости не было слышно.

Мгновение спустя они встали, поддерживая друг друга, поднялись по ступеням и вошли в саму часовню через незапертую дверь.

В нескольких витражных окнах полоскались кровавые отсветы факелов. Посмотрев на О'Рурка и увидев его измученное лицо в разводах пота и грязи, разорванную и испачканную одежду, Кейт невольно улыбнулась, понимая, что выглядит не лучше. Небольшая часовня почти круглой формы была пустой, какими могут быть только места археологических раскопок, но небольшое стеклянное оконце в двери выходило на башню Киндия, расположенную ярдах в пятидесяти. Газоны и развалины дворца, отделявшие их от башни, были заполнены факелами, фигурами людей, теми же черными охранниками, которых они видели на острове Снагов. Здесь стоял даже вертолет и два длинных представительских «мерседеса».

Кейт ничего этого не замечала. Она не отрывала взгляда от кучки людей в красных балахонах, которые медленно шли мимо часовни в направлении основания башни. Один из них нес в руках сверток, обернутый красным шелком. Но Кейт не могла ошибиться: при мимолетном свете факела, когда мужчины проходили мимо часовни, мимо поющих фигур, она разглядела уголок розовой щечки и темные глазки.

О'Рурк оттащил ее назад, не дав распахнуть дверь и выбежать на заполненное темными фигурами и факелами пространство.

– Это мой ребенок, – всхлипнула Кейт, повиснув на руках священника, но не сводя глаз с двери башни, в которой исчезли мужчины с красным свертком. – Это Джошуа.

Я начинаю верить в свое бессмертие. Почти два года я не участвовал в Причастии, но смерть так и не приходит. Я мог бы отказаться от пищи и воды, но это было бы глупостью: вместо того чтобы, умереть, мое тело продолжало бы пожирать само себя в течение многих месяцев. Даже я, познавший в своей жизни больше боли, чем поколения многих семейств в совокупности, даже я не мог пойти на такое мучение.

И вот я лежу здесь дни напролет, слушая голоса членов моей Семьи. Точно так же я лежал здесь в раннем детстве. По ночам я поднимаюсь, выхожу из комнаты, брожу по коридорам этого старого дома и выглядываю из окон точно так же, как выглядывал в детстве. Мои мышцы еще не совсем ослабли…, и не ослабнут.

Я начинаю верить, что отказ в смерти – великая Божья кара. Много веков тому назад, когда я был молод, страх перед вечным проклятием заставлял меня просыпаться в холодном поту в ранние, беспокойные утренние часы. Теперь мысль о вечном наказании свелась лишь к осознанию того факта, что я обречен жить вечно.

Но днем я впадаю в дремоту. И пока я лежу между бодрствованием и сном, не мертвый, но и не принадлежащий к живым, мне снятся мои воспоминания.

Мои враги обрушились на меня.

Султан Махмуд II, к которому присоединился мой подлый брат Раду со своими неисчислимыми ратями, состоящими из азабов, джаниссаров, румелийских сипахов и узкоглазых анатолийцев, перешел Дунай, чтобы сместить меня с престола. Войско Махмуда было гораздо сильнее моего. Я никогда не путал глупость с доблестью. Мои воины, по моему приказу отступили на север, оставляя за собой пустыню.

Города, села и деревни моего княжества были преданы огню. Житницы опустошались или разрушались. Скот, который нельзя было увести за собой на север, уничтожался на месте. По моему приказу отравляли колодцы и воздвигали дамбы, чтобы устроить болота там, где должны были пройти пушки Махмуда.

Таковы исторические факты того отхода – современные военные теоретики называют подобный маневр «стратегическим отступлением», – но реальности эти факты передать не могут. И я лежу, рассматривая кровавые отсветы заката на темной поверхности деревянных балок, и вспоминаю дороги, забитые плачущими беженцами из наших собственных городов и селений, бычьи упряжки, пахотных лошадей, целые семьи, несущие на себе свои скудные пожитки, в то время как горизонт освещается зарницами пожаров, а небо почернело от дыма. Краем уха я слышу разговоры, которые ведут члены Семьи в соседних помещениях, – мой слух еще не подводит меня, когда я того хочу. Они перешептываются о войне Саддама Хуссейна с американцами и тех нефтяных факелах, застилающих небо пустыни черным дымом, которые он зажег в бессильной ярости. Бормочут они и о боевых действиях в Югославии и покачивают головами, ужасаясь современной войне. Саддам – ребенок по сравнению с Гитлером, а Гитлер – ребенок по сравнению со мной. Я отступал вместе с армией Гитлера в Германию и был поражен тем, что немцы оставили нетронутым все, созданное руками человеческими. Саддам устроил пожары в пустыне; я же в свое время опустошил земли, считающиеся наиболее процветающими в Европе.