Дарья Бобылёва - Забытый человек

– Что?! Да жена-то его. Мать ее, значит. Хорошая была женщина, царствие небесное, да померла рано. Я ж тут с шестидесятого года живу… И вот он в церковь все, а она пьет и скандалит… Кто? Да дочь его. Била его, бывало, он в подъезд выйдет и сидит на лестнице… Я ему – Михалыч, пойдем посидим, налью, полегчает… А он верующий. Совсем не пил. И идти не идет – к женщине-то… К кому? Ко мне то есть… Я ж тогда еще… э, Евдокимовна, кагору-то оставь.

– Ефимовна я…

– Да один хер… Ой, прости Господи. Все не проснусь.

– И что? – Галина Ефимовна опрокинула стопку, потерла захолодевший нос. – Так и живут?

– А?! Ну так вот и довела до греха… Как-то пришла она ночью, накричала на отца-то, старого, кулаками его, выставила на лестницу и спать… А он тогда болеть начал… Замучился человек. Дверь-то она не заперла, пьяная… Ну он и пришел обратно. Помолился – сам все потом рассказывал… Взял топорик кухонный – вот у меня тоже такой… кости рубить. Мясо-то сколько сейчас стоит, а если суповой набор – то можно… Только в кастрюлю не влазит… Что? Кость не влазит, так ее и топориком… Щи люблю, сил нету… Капусту только хорошую поискать…

– Топорик… – робко напомнила Галина Ефимовна, снова застыв от страха. – Что он… им?..

– А?! Да помолившись и по башке ее, тварь. Вот грешно, а не жалко… Два раза рубанул, рассказывал же потом ментам, я слышала… На лестницу-то все с утра выскочили, когда приехали за ним… Два раза рубанул, прям вот крест-накрест – р-раз!.. Грешно, дочь, а замучила как человека… Зимой на лестницу!.. Кулаками отца старого!.. Грешно, а не жалко…

Галина Ефимовна так побледнела, что баба Зоя торопливо вылила ей в стопочку остатки кагора:

– Ты пей, Евдокимовна… Нервы у тебя. А его что? Его забрали сразу, вся квартира в крови… И сам же рассказал все, верующий был… Посадили… Умер он скоро, в том же году… К жене ушел, царствие небесное…

– Как умер? Все умерли?! А квартира?!

– Быстро умер… До сих пор жалею, хороший мужчина и верующий… Мой-то, царствие небесное, давно отошел… А мудак был, не дай Бог никому… И прости Господи…

– А квар-ти-ра?! – по слогам прокричала Галина Ефимовна.

– Квартиру? Да делила какая-то родня… Поделили, а жить никто не захотел. Так и стоит пустая… Продать все не могут. Нехорошее место, крови-то сколько…

Кошку-полосатку, присмиревшую и все еще тревожно на всех косящуюся, Галина Ефимовна утром благополучно нашла в подъезде. Теперь кошка стала злая и подпускает к себе только хозяйку, но ест снова с аппетитом.

А свое одинокое жилье Галина Ефимовна продала довольно быстро и переехала в область, там можно найти квартиру и лучше, и дешевле. Бывший муж бросил пить и ездит к ней иногда в гости, с цветами и конфетами. Но Галина Ефимовна твердо решила, что теперь будет жить спокойно и для себя. Да и кошке ее муж, хоть и одумавшийся, не нравится.

От мамы мальчик Владя унаследовал беспомощно жиденькие волосы, от бабушки – узковатые глаза и оттопыренные уши, а от бронзоволикого дедушки-академика – вытянутую голову, которая у деда смотрелась благородно, а у Влади напоминала лопоухий чурбанчик. Был еще папа, одаривший Владю хилым телосложением и аллергией на всё, которая постоянно цвела на мордочке сочной сыпью.

Возможно, именно поэтому все были Владей недовольны. Папа считал, что Владя уродился в мамину женственную породу, и звал его, назло маме, Славиком. Мама боялась, что Владя пошел как раз в папу, и с ужасом ждала того дня, когда он начнет пить что-нибудь кроме воды, молока и соков. Еще Владя казался ей непонятливым и, вполне вероятно, отстающим в развитии, и мама буквально плакала, пытаясь научить его алфавиту и получая в ответ неуверенное мычание. Владина бабушка, из особого типа кислоликих страдалиц, удачно выдала замуж и отселила к супругам двух дочек, Машу и Клаву, а вот браком третьей, Люси, была недовольна, а уж закрепившим этот брак малахольным Владей – и подавно. С выселенными дочерьми она поддерживала постоянную телефонную связь – с помощью крупного лакированного аппарата с крученым шнуром, потому что о мобильных тогда никто и не слышал. Владя в этих разговорах если и фигурировал, то только как невоспитанный и избалованный ребенок, третирующий бабушку своим непослушанием. Бабушке было жизненно необходимо, чтобы ее кто-нибудь третировал.

Владя знал, что им недовольны, совершенно не мог понять почему и больше всего на свете любил спать и возить по коридору зеленый грузовик на веревочке. Попутавшись там у всех под ногами, он по-собачьи скребся в тяжелую дверь кабинета, из-за которой тянуло крепким кофе. Потому что тогда у Влади был еще и дедушка.

Дедушка сидел за столом в старой клетчатой рубашке и растянутых домашних штанах и мусолил свой вечный пасьянс.

– Кофе будешь? – не глядя на Владю, цедил он, водя картой над раскосыми дамами, нездорово румяными валетами и одноглазыми тузами.

– Мне низя, – честно отвечал Владя.

Дедушка кивал и снова задумывался. Владя заползал на свободный стул, брался диатезными ручками за край стола и, выдержав из вежливости паузу, начинал советовать:

– Тетьку вот сюда…

«Тетька» была дама, а короля первобытно безграмотный Владя называл «ейный муж».

– И чего лезешь, шел бы поиграл, – бурчал дедушка, но карту клал.

На самом деле Владя и дедушка приятельствовали, и в пасьянсах Владя давно уже научился разбираться. Дедушка не был недоволен Владей, скорее казалось, что он внука благодушно игнорирует. Раскладывая пасьянс и ведя пунктирную беседу, они даже не переглядывались. Но именно дедушка как-то взял швабру и с грохотом проехался ею под Владиной кроватью, чтобы изгнать жившее там чудовище.

– Видал? – Дедушка поставил на пол лампу, заставил Владю заглянуть в опозоренное пыльное логово чудовища и сказал: – Нет никакой бабайки.

– Бабайка, – повторил Владя имя чудовища и посмотрел на дедушку влюбленными глазами.

Владиного папу, пьющего альтиста, бог знает как прибившегося к приличному дому (даже не скрипача, что приводило бабушку в особенное негодование), семейство исторгло из себя довольно быстро и незаметно. Он и сам, кажется, обрадовался и немедленно уехал в небольшой поволжский город, взыскуя мягких непритязательных женщин и места в каком-нибудь здешнем оркестрике, тоже непритязательном.

Когда папа вечером не вернулся, Владя вышел в прихожую в пижаме и стал ждать. Потом об него споткнулась бабушка.

– Иди спать, – почти ласково сказала она. Бросил же папаша ребенка, пожалеть надо.

Владя посмотрел на нее, помолчал и вдруг буркнул:

– Сама иди!

– Никакого воспитания, – привычно отметила бабушка и отвернулась.

Владя еще подождал, а потом пошел к дедушке в кабинет. Забрался на свой стул, подпер голову руками и начал пыхтеть.