Хелен Уэкер - Голем и джинн

— Необычно? — фыркнул Арбели. — Это невозможно!

Иронично приподняв бровь, Джинн взялся голой рукой за раскаленный докрасна кончик паяльника.

Арбели вздохнул, вынужденный принять этот довод.

— А ты уверен? Как она выглядела?

— Светлокожая. Волосы темные. Ростом примерно с тебя. Одета просто.

— То есть не похожа на глиняную фигурку?

— Нет. Снаружи вообще не заметно, что она из глины.

Арбели шумно выдохнул, демонстрируя недоверие.

— Брось, Арбели, — резко сказал Джинн. — Она из глины. Это так же точно, как то, что я из пламени, а ты — из мяса и костей.

— Пусть будет так, хотя поверить в это непросто. И что эта глиняная женщина тебе сказала?

— Сказала, что ее зовут Хава.

— Хава? Это не сирийское имя, — нахмурился жестянщик. — Где ты с ней познакомился?

— В какой-то трущобе неподалеку от Бауэри. Просто на улице.

— А что ты делал… Нет, лучше мне этого не знать. Она была одна?

— Да.

— Значит, она не слишком осторожна. Или, возможно, такая у нее работа.

— Она не проститутка, если ты об этом.

— Лучше расскажи мне все по порядку.

И Джинн подробно рассказал ему все о своей встрече со странной глиняной женщиной. Арбели слушал и все сильнее тревожился:

— И она тоже догадалась, что ты… ну, не такой, как все?

— Да, но она не знала, кто такие джинны.

— А ты ей все рассказал?! Зачем?

— Чтобы она не убегала. Но она все-таки убежала.

— А где она живет?

— На восток от Бауэри.

— Понятно, но в каком квартале? Кто она по национальности?

— Понятия не имею. На вывесках там были вот такие буквы.

Карандашом на клочке бумаги Джинн изобразил несколько букв, которые видел на вывесках магазинов.

— Это на иврите, — заключил Арбели. — Значит, ты был в еврейском квартале.

— Возможно.

— Мне это не нравится, — вздохнул жестянщик.

Он никогда особенно не интересовался политикой, и если у него и имелись какие-то предубеждения, то совсем слабые и абстрактные, но при мысли, что Джинн может учинить что-то в еврейском квартале, он испугался. Османские правители Сирии с давних пор развлекались тем, что стравливали между собой христианское и иудейское население, заставляя их бороться за милости мусульман. Иногда это противостояние приводило к кровавым стычкам и бунтам, подогреваемым слухами о христианской крови, которую евреи замешивают в свой хлеб, — сам Арбели всегда считал их дурацкими россказнями, но знал, что многие охотно верили. Разумеется, здешние евреи прибыли не из Сирии, а из Европы, но их было гораздо больше, чем сирийцев, и, вполне возможно, они имели зуб против тех, кто избивал их единоверцев на Востоке.

— Напрасно ты ей все рассказал.

— Если она станет об этом болтать, ей никто не поверит.

— Но неприятности все равно могут случиться. Что, если она придет сюда и начнет трепать языком? Или еще хуже — расскажет своим евреям из Нижнего Ист-Сайда, что встретила ужасное и опасное существо, которое живет среди сирийцев на Вашингтон-стрит?

— Тогда мы посмеемся и скажем, что она свихнулась.

— Ты собираешься смеяться над целой толпой?! Собираешься смеяться, когда будут грабить магазин Сэма и поджигать кофейню Фаддулов?!

— Но с какой стати они…

— Им не нужны причины! — сердито крикнул Арбели. — Как ты не понимаешь? Людям не нужны причины, чтобы творить зло, — им достаточно повода! Ты живешь среди добрых, работящих соседей, а твое легкомыслие может навлечь на них беду. Ради бога, не порти им жизнь из-за своих прихотей!

Его горячность поразила Джинна. Он никогда не видел Арбели таким сердитым.

— Ладно, — сказал он, — я прошу прощения и никогда больше туда не пойду.

— Хорошо, — кивнул Арбели, удивленный такой неожиданной покладистостью. — Очень хорошо. Спасибо.

И они вернулись к своей работе.

Через несколько ночей в городе случился первый настоящий снегопад. Джинн стоял у окна и смотрел, как беззвучно исчезает из виду город. Он видел снег и раньше: сухой и колючий, несущийся по земле в пустыне, и белый, сияющий на вершинах гор. Но этот снег смягчал все, к чему прикасался, и закруглял прямые линии домов и крыш. Джинн дождался конца снегопада и вышел на улицу. По нетронутому белому ковру он отправился в порт.

Суда у причалов покачивались на черной воде. Их палубы и снасти были обведены белым. Тишину нарушали только мужские голоса и смех, доносящиеся из соседнего бара.

Такого покоя он еще никогда не чувствовал в этом городе и понимал, что продлится тот недолго. Утром Джинн опять будет делать сковородки и изображать бедуина — ученика жестянщика. Тайная жизнь. Он вспомнил, какую острую радость почувствовал, когда рассказал о себе той женщине. Как будто на мгновение опять стал свободным.

Иногда чей-то тихий голос шептал ему в ухо: «Глупец, почему ты не возвращаешься домой?» Но, едва возникнув, эта мысль тут же оказывалась погребенной под тысячью страхов и возражений! Даже если ему удастся пересечь океан, он не сможет вернуться в свой прозрачный дворец и в свою прежнюю жизнь в этом новом облике. Ему придется жить в большом поселении джиннов, среди своих, но все-таки отдельно от них, а они станут жалеть и бояться его, будут указывать на него непослушным детям и говорить при этом: «Держись подальше от людей, малыш, а то станешь таким же, как он».

Нет, если уж ему суждено стать чужим своим соплеменникам, лучше жить в Нью-Йорке. В конце концов он найдет способ освободиться. А если не найдет? Тогда, наверное, так и умрет здесь.

Голем, сидя у окна, наблюдала за тем, как падает снег. Холод просачивался в комнату через щели в рамах, и она покрепче закуталась в пальто. Сам по себе холод ее не беспокоил, но от него промерзала и коченела глина, составляющая ее тело, и тогда женщина становилась беспокойной и раздражительной. С недавних пор она стала носить пальто и дома, но это не очень помогало. Ноги уже начинали ныть, а ведь было всего два часа ночи.

Но снег был очень красив. Жаль, что нельзя выйти и пройтись по нему, такому нетронутому и свежему. Она представила себе могилу равви, там за рекой, в Бруклине, тоже прикрытую пушистым белым покрывалом. Она непременно навестит ее на днях, но сначала надо выяснить, как туда добраться. Ей еще не приходилось бывать в Бруклине; она вообще нигде не была, кроме Нижнего Ист-Сайда. И разрешается ли женщинам посещать кладбище? Как узнать об этом, не обнаружив своей неосведомленности?

Только после смерти равви она осознала, как мало знает о культуре людей, среди которых живет. Уже через несколько минут после ее страшного открытия соседи начали исполнять свои роли, действуя по хорошо знакомому им сценарию: привели доктора, завесили зеркала. Ее поразила тогда открытая неприязнь и негодование юноши, сидевшего над телом, и ей приятно было, что Майкла такое поведение явно возмутило, но он хотя бы знал, какие правила нарушает, а она словно двигалась впотьмах.