Тахира Мафи - Разгадай меня

— Ты можешь в это поверить? — спрашивает он все еще не глядя на меня. — Ты можешь поверить в то, что вот я проснусь в один прекрасный день и пойму, что стал другим? Я пою радостные песни, раздаю деньги беднякам и умоляю мир простить меня за то, что я успел натворить? Ты считаешь, такое возможно? Ты думаешь, что я могу измениться?

Наконец он поворачивается ко мне. Его глаза смеются, его глаза похожи на изумруды, сияющие в свете заходящего солнца, а губы кривятся в усмешке, которую он тщетно пытается подавить.

— Как ты думаешь, я могу стать другим?

Он делает несколько шагов в мою сторону, и я не знаю почему, но это сильно влияет на мое дыхание. И еще я никак не могу найти нужные слова, чтобы ответить ему.

— Это всего лишь вопрос, — говорит он и оказывается прямо передо мной, а я не могу понять, как это случилось. Он все еще смотрит на меня. Его взгляд сосредоточен, но глаза при этом такие волнующие и ясные, и в них сверкает нечто такое, что я никак не могу определить.

Мое-сердце-оно-никак-не-остановится-оно-бьется-все-быстрее-и-быстрее-и-быстрее.

— Говори, Джульетта. Мне очень хочется узнать, что же ты в действительности думаешь обо мне.

— Почему? — Из моего горла слышен только слабый шепот, да и то это лишь попытка потянуть время.

Уголки губ Уорнера поднимаются вверх, а потом эти губы чуть-чуть приоткрываются и словно вторят его удивительному и странному взгляду. Он ничего не отвечает мне. Он не произносит ни слова. Он только подходит еще ближе, изучая меня, а я застыла на месте, и во рту у меня застревает секунда за секундой его молчания, а я борюсь с каждой клеточкой своего тела, с каждой дурацкой молекулой за то, чтобы меня так не влекло к нему.

О

Боже.

Он безумно влечет меня к себе.

Внутри меня растет чувство вины. Оно складывается в стопочки, устраивается на моих костях и рвет меня пополам. Оно шнуром закручивается вокруг моей шеи, оно гусеницей проникает мне в желудок. Это целая ночь, полночь и сумерки, наполненные нерешительностью и смятением. Это все те тайны, которые я больше не храню.

Я сама не понимаю, зачем мне все это нужно.

Я просто ужасный человек.

А он как будто видит все то, о чем я думаю, как будто он чувствует все перемены в моем мозгу, потому что он сам тут же становится каким-то другим. Поток его энергии словно замедляется, глаза становятся глубже. В них читается и забота, и нежность одновременно. У него мягкие губы, они чуть приоткрыты, а воздух в комнате стал гуще, как будто ватный, и я слышу, как кровь бушует в моей голове, прорываясь во все клеточки мозга.

Кто-то должен постоянно напоминать мне о том, что нужно дышать и не прекращать это делать ни на минуту.

— Почему ты не можешь ответить на мой вопрос? — Он смотрит куда-то в глубь моих глаз, и я удивляюсь, как это я еще не расплавилась под таким взглядом. И в этот самый момент я понимаю, я начинаю понимать, что все в нем такое же пронзительное, как и эти глаза. Нет в нем ничего легко понимаемого и податливого, другими словами, такого, что можно было бы сразу, как говорится, «разложить по полочкам». В нем всего очень много. Все, что касается его, обладает эпитетом «очень много». Очень много эмоций, действий, агрессии и гнева.

И любви.

Он опасен, он наэлектризован, его почти невозможно сдержать. Его тело переполнено энергией, и все это очень странно, потому что даже когда он находится в состоянии покоя, эта энергия почти что ощущаема на физическом уровне. В нем, вне сомнений, присутствуют какие-то таинственные силы.

Но у меня уже свое, устоявшееся понятие об Уорнере, в которое я свято верю. Я понимаю, на что он может быть способен. Я хочу снова отыскать в нем девятнадцатилетнего мальчишку, который подкармливал бездомную собачонку. Я хочу верить в мальчика с несчастным детством и деспотом-отцом. Я хочу понять его. Я хочу расколдовать его.

Я хочу верить, что он не просто то, что было залито в форму или вырезано по трафарету, в который его втиснули насильно.

— Я думаю, что ты способен измениться, — слышу я свой собственный голос. — Я считаю, что измениться в состоянии вообще любой человек.

В этот миг он улыбается.

Улыбка медленно озаряет его лицо. Это такая восхитительная улыбка, которая вот-вот взорвется смехом. Но хотя Уорнер весь светится, он почему-то вздыхает. Закрывает глаза. По его лицу видно, что он тронут и наш разговор ему небезразличен.

— Как это мило, — говорит он. — Необыкновенно мило. Потому что ты действительно во все это безгранично веришь.

— Конечно, верю.

Он смотрит на меня и шепчет:

— Но ты ошибаешься.

— Что?

— Я бессердечный, — говорит он мне, и эти холодные пустые слова направлены куда-то внутрь его самого. — Я бессердечный негодяй и жестокая порочная тварь. Мне наплевать на чувства людей. Мне наплевать на их страхи и на их будущее. Мне наплевать на то, чего они хотят, есть у них семья или нет, и я не испытываю при этом ни капельки сожаления, — говорит он. — Я вообще не жалею о том, что когда-либо совершал.

Мне требуется несколько секунд, чтобы сообразить, что тут вообще происходит.

— Но ты ведь извинился передо мной, — напоминаю я. — Вчера вечером ты сам извинился…

— Ты другая, — перебивает он меня. — Ты не в счет.

— Никакая я не другая. Я просто человек, как и все остальные. А ты доказал, что способен на раскаяние. И сострадание. Я знаю, что ты можешь быть добрым…

— Нет, я не такой. — Его голос внезапно становится жестким и властным. — И я не собираюсь меняться. Я не в состоянии стереть все девятнадцать лет своего жалкого существования. И не могу забыть все то, что я успел сделать. Я не могу проснуться в одно прекрасное утро и решить жить отныне чужими надеждами и мечтами. И чьими-то обещаниями о светлом будущем. Я не собираюсь лгать тебе, — продолжает он. — Я никогда не думал о других, никогда не приносил себя в жертву и не шел на компромиссы. Я не хороший и не порядочный и не благопристойный и никогда таковым не стану. Не смогу стать. Потому что даже пытаться стать таким было бы для меня крайне дискомфортно. И совестно.

— Как ты можешь рассуждать подобным образом? — Мне хочется сильно встряхнуть его. — Как же можно стыдиться того, что ты стараешься стать лучше?

Но он меня не слушает. Он смеется.

— Ты можешь себе только представить меня таким? Вообрази, что я улыбаюсь детишкам и выдаю им подарки на день рождения. Или бегу помогать незнакомым людям. Или играю с соседской собакой.

— Да, — киваю я. — Могу.

«Я даже видела нечто подобное», — думаю я, но вслух этого не произношу.

— Нет.

— Почему нет? — не отступаю я. — Почему в это так трудно поверить?

— Такой стиль жизни для меня невозможен.

— Но почему?!

Уорнер сжимает и разжимает кулак, потом проводит пятерней по волосам.