Диана Сеттерфилд - Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном

А может, это с ним уже произошло и отца теперь не вернуть? Впрочем, если принять во внимание длинный список ее утрат, добавление еще и этой вряд ли существенно утяжелит общее бремя.

Она предвидела неизбежную перемену в отношениях с отцом: при всех ее добрых чувствах к нему, она будет все меньше нуждаться в отцовском участии. Эти отношения станут более простыми и поверхностными. И в них уже не будет места для разочарований.

Все было готово. Прихватив бинокль, Дора спустилась в сад и села на складной стульчик. Лесная завирушка неустанно курсировала между веткой дерева и пятачком травы, где Мэри недавно разбросала крошки черствого хлеба. Рука Доры металась над листом бумаги, спеша уловить посадку головы и пропорции тела птицы. Девушка работала быстро, увлеченно, с радостью.

Когда рисунок был завершен, дело уже шло к вечеру. Вскоре должны были появиться грачи.

И они появились. В который раз Дора наблюдала за перемещением этой огромной, растянувшейся на все небо стаи, хрипло хохочущей на свой обычный манер. Она разглядывала их в бинокль и удивлялась тому, как легко и слаженно летят птицы в таком плотном строю. Поворачиваясь всем телом, она следила за грачами, пока те не превратились в размытые серые пятнышки, вскоре исчезнувшие в бледной небесной дали. Но и после того она еще какое-то время смотрела им вслед.

— И куда же вы все летите? — пробормотала она.

Собрав рисовальные принадлежности, она уложила их в сумку вместе с биноклем. И с этой сумкой на плече, складным стулом в одной руке и тросточкой в другой заковыляла обратно к дому.

— По словам моей жены, она куда как чаще видит мистера Блэка, чем мистера Беллмена. И она уже начала сомневаться, существует ли мистер Беллмен вообще, подозревая, что я его выдумал.

Беллмен уставился на своего компаньона-галантерейщика — это был мистер Кричлоу, — развалившегося в мягком кресле с сигарой в одной руке и стаканом виски в другой.

— Это ее излюбленная шутка, — объяснил Кричлоу, заметив его изумление.

Беллмен действительно всячески избегал светских мероприятий, притом что поводов было хоть отбавляй: чуть ли не каждый день в его почте обнаруживалось очередное приглашение на какой-нибудь бал, прием или званый обед, от которых он уклонялся, привычно ссылаясь на занятость. Его тяготило любое общение, выходящее за сугубо деловые рамки, и даже во время ежедневных обходов магазина он старался избегать лишней болтовни. С видом вполне приветливым и в должной степени скорбным, он осматривал то, что хотел осмотреть, и проверял то, что нуждалось в проверке, при этом стараясь не смотреть в глаза людям. Проходя через торговый зал, он — опять же с достоинством, соответствующим его должности, — выражал соболезнования посетителям налево и направо, обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно.

Однако он не мог совершенно отказаться от появлений в обществе. Иногда это был единственный — пусть и наименее эффективный — способ достижения цели. Ему случалось заключать сделки даже в театральной ложе, для чего требовалось как минимум высидеть первый акт, в ходе которого он почти не смотрел на сцену (обычно шла всякая сентиментальщина со всплесками ненатуральных эмоций), предпочитая разглядывать завзятых театралов в партере. А в антракте он обговаривал с нужным человеком условия сделки, скреплял ее рукопожатием и перед началом второго акта откланивался, ссылаясь на срочное дело.

Раз в месяц Беллмен встречался со своими компаньонами в клубе «Расселл» на Пиккадилли. Он приезжал туда последним, когда другие уже прикладывались ко второму бокалу виски или бренди, и сообщал о состоянии дел, после чего выслушивал их комментарии и отвечал на вопросы. А когда повестка была исчерпана и разговор переходил на другие темы, он поднимался из-за стола.

— Может, еще по бокалу? — спрашивал кто-нибудь из галантерейщиков, хотя Беллмен оставил недопитой и свою первую порцию.

— Много работы, — говорил он и удалялся, не слишком их этим огорчив.

И то сказать: пусть уж лучше твоими капиталами распоряжается нелюдимый тип вроде Беллмена, чем какой-нибудь любитель виски и уютных кресел. В конце концов, доходы фирмы говорили сами за себя.

Таким образом, если Беллмен изредка и предпринимал «вылазки в свет», то исключительно с деловыми целями. В то же время он был состоятельным вдовцом приятной наружности и в самом расцвете сил — неудивительно, что многие женщины проявляли к нему повышенный интерес. Тот факт, что он чуждался светских развлечений, только повышал его ценность в глазах незамужних дочерей и младших сестер всех его знакомых. По их единодушному мнению, Беллмена надо было срочно брать в оборот, пока это не сделала какая-нибудь смазливая вдовушка на последней стадии траура.

Наилучшие шансы повлиять на Беллмена в этом вопросе были, конечно, у его компаньонов.

— Вы же знаете этих женщин, — говорил Кричлоу, корча соответствующую гримасу. — Иногда они просто не понимают слова «нет».

Он сидел в кресле перед камином в кабинете Беллмена и — как уже понял последний — не собирался завершать этот тягостный для них обоих разговор, пока приглашение не будет принято.

— Это не какой-то там большой прием. Просто ужин в кругу семьи и нескольких близких друзей. Вы вернетесь к себе домой еще до одиннадцати.

Беллмен попытался увести собеседника от этой темы, спросив его насчет Уокинга — в этом городке близ Лондона личный врач королевы недавно приобрел участок земли с намерением построить крематорий. Он же при поддержке нескольких богачей основал общество поборников кремации как перспективного способа погребения.

— Этому не бывать, — твердо заявил галантерейщик. — Можете мне поверить. Как же Всевышний поднимет нас из могил в Судный день, если мы будем превращены в горсточки пепла? Вот что думают люди на сей счет. При этом никому и в голову не приходит спросить, как его призовут на суд, если он будет съеден червями, а его кости истлеют в пыль. Так уж мы устроены, поверьте мне, Беллмен. Потребуется нечто большее, чем несколько переполненных кладбищ, чтобы заставить наш английский ум обратиться к идее сожжения мертвых. Мы ведь не какие-то там язычники.

Однако отвлекающая стратегия Беллмена не сработала. Уже приблизившись к выходу и взявшись за ручку двери, галантерейщик обернулся.

— Я передам Эмили, что вы придете, — сказал он так, будто согласие Беллмена было получено, и быстро удалился, не дожидаясь ответной реакции. Возражать и протестовать было уже поздно.

На приеме — ибо это оказался большой прием, вопреки обещанию ужина в узком кругу, — Беллмена прежде всего потрясло обилие ярких красок. Желтые стены холла, изумрудно-зеленые шторы в гостиной, сапфирово-синее платье хозяйки, рубиново-красное вино в бокале — все это резало глаз. А минут через десять начались и головные боли. Однако же он был приветлив и любезен, еще не утратив это умение, прежде бывшее для него естественным, — только теперь оно требовало определенных усилий. Стол был изобилен и изящно сервирован, но при одном взгляде на все эти вычурно красивые блюда у него пропал аппетит. Не подавая виду, он учтиво улыбался и слушал разговоры гостей. Сам он говорил мало, тщательно подбирая слова. Он старался не противоречить собеседникам, но делал это с достоинством — так, чтобы не показаться угодливым.