Карлос Сафон - Марина

— Я его где-то видела…

— Я подумал то же самое, — подтвердил я. — Это здесь, в Барселоне, на улице Рамблас, перед театром «Лицео». Из всех снимков только этот был сделан в Барселоне, — я вытащил фотографию из альбома и протянул ее Марине. На обороте едва различимыми буквами было написано:

Студия фотографии «Марторель Боррас», 1951

Доктор Джон Шелли, улица Рамбла-Де-Лос-Эстудиантес 46, 48, первый этаж

Барселона

Марина пожала плечами и отдала мне снимок.

— Оскар, это ничего не значит. Уже тридцать лет прошло…

— Сегодня утром я заглянул в телефонную книжку. Некий доктор Шелли по-прежнему проживает на первом этаже по адресу Рамбла-Де-Лос-Эстудиантес 46, 48. Имя показалось мне знакомым, и я вспомнил, что Сентис упоминал Джона Шелли, который стал первым другом Кольвеника в Барселоне…

Марина пристально посмотрела на меня.

— И ты на радостях не ограничился ознакомлением с телефонной книжкой…

— Я ему позвонил, — признался я. — мне ответила дочь доктора Шелли, Мария, и я сказал, что нам необходимо побеседовать с ее отцом по очень важному вопросу.

— И тебе просто так удалось?

— Сначала нет, но когда я упомянул имя Кольвеника, она заговорила по-другому. Ее отец примет нас.

— Когда?

Я посмотрел на часы.

— Через сорок минут.

На Плаза-Каталунья мы сели в метро. Уже смеркалось, когда мы подошли к лестнице, выходившей на улицу Рамблас. Приближалось Рождество, и город был освещен множеством гирлянд. Фонари освещали контуры разноцветных силуэтов вдоль бульвара. Стаи голубей перемещались между цветочными киосками и кафе, бродячими музыкантами и кафешантанами, туристами и местными, полицейскими и мошенниками, горожанами и призраками других эпох. Герман был прав: такого города нет нигде в мире.

Перед нами возвышался силуэт театра «Лицео», в котором сегодня давали оперу.

Приемная доктора Джона Шелли, которая работала уже много лет, занимала первый этаж тускло освещенного старого особняка.

Мы пересекли похожий на пещеру вестибюль, в котором была роскошная лестница в виде спирали, поднимавшаяся на второй этаж. Эхо наших шагов заполняло холл. Я заметил, что молоточки на дверях были выполнены в виде ангельских лиц. Витражи на подобие соборных украшали слуховые окошки, превращая помещение в огромный калейдоскоп. На первом этаже, как и во всех домах того времени, их не было, только на третьем.

Наконец, мы дошли до двери с бронзовой табличкой с надписью «Доктор Джон Шелли». Я посмотрел на часы. До назначенного нам времени оставалось две минуты. Марина постучалась.

Вне всяких сомнений, женщина, открывшая нам дверь, сошла с церковной фрески — хрупкая, чистая и загадочная. Ее кожа была снежно-белой, почти прозрачной, а глаза совсем-совсем светлыми. Ангел без крыльев.

— Сеньора Шелли? — вежливо обратился к ней я.

Она кивнула, и во взгляде зажглось любопытство.

— Добрый день, — начал я. — Меня зовут Оскар. Мы беседовали сегодня утром…

— Я помню. Проходите, проходите…

Она жестом пригласила нас внутрь. Мария Шелли двигалась с плавностью и грациозностью балерины, распространяя аромат розовой воды. У нее была стройная фигура, и я подумал, что ей, должно быть, тридцать с небольшим лет, хотя выглядела она моложе. Ее запястье было перебинтовано, а вокруг лебединой шеи был обернут шарф. Вестибюль приемной был темным помещением с бархатными стенами и матовыми зеркалами. В доме пахло как в музее, будто бы этот воздух был заперт в помещении много лет.

— Большое вам спасибо, что согласились нас принять. Это моя подруга Марина.

Мария перевела взгляд на Марину. Меня всегда восхищало, как женщины друг друга оценивают. Наш случай не был исключением.

— Очень приятно, — наконец вымолвила Мария Шелли протяжно. — Мой отец — человек преклонных лет и очень непостоянного характера. Очень вас прошу не слишком его утомлять.

— Не беспокойтесь, — ответила Марина.

Она жестом показала, чтобы мы следовали за нею. Воистину, Мария Шелли обладала змеиной грацией.

— Вы сказали, что знаете что-то о покойном сеньоре Кольвенике… — сказала она.

— Вы его знали? — спросил я в свою очередь.

Ее лицо осветилось воспоминаниями о других временах.

— На самом деле, нет… Слышала я о нем много, да. В детстве, — добавила она, будто бы разговаривая сама с собой.

Обитые черным бархатом стены были увешаны изображениями святых, дев и великомучеников. Фон же был таким темным, что полностью впитывал слабый свет, который попадал в помещение через щели в занавесках. Мы шли за хозяйкой дома, а я тем временем прикидывал, сколько времени она прожила здесь, вдвоем с отцом.

Выходила ли она замуж, жила ли, любила, чувствовала хоть что-нибудь за пределами этих темных стен?

Мария Шелли остановилась возле двери и постучала костяшками пальцев.

— Отец?

Доктор Джон Шелли, точнее то, что от него осталось, сидел в кресле перед камином, задрапировавшись одеялом. Его дочь оставила нас с ним наедине, и пока она не вышла из комнаты, я не мог оторвать взгляд с ее осиной талии. Старый врач, в котором я с трудом узнал человека с фотографии, молча нас разглядывал. В его глазах читалось недоверие, рука на подлокотнике кресла дрожала. Одеколон не перекрывал исходивший от него запах болезни. Саркастичная улыбка не скрывала неприязни ко всему миру и к своему нынешнему состоянию.

— Время делает с телом то же самое, что глупость с душой, — сказал он, указывая на себя, — гробит. Зачем вы пришли?

— Спросить, не могли бы вы рассказать нам о сеньоре Кольвенике.

— Мог бы, только мне незачем, — отрезал старик. — Я в свое время много чего рассказывал, и все было ложью. Если бы люди говорили хотя бы четверть того, что думают на самом деле, этот мир был бы раем.

— Да, но нам нужна правда, — возразил я.

Старик ухмыльнулся.

— Правда на дороге не валяется, сынок. Ее надо искать.

Я попытался понимающе улыбнуться, но начинал подозревать, что этого человека на слове не поймаешь. Марина, угадав мои опасения, перехватила инициативу.

— Доктор Шелли, — сказала она ласково, — в наши руки случайно попала коллекция фотографий, которая может иметь отношение к сеньору Михаилу Кольвенику. На одном из снимков изображены вы с одним из своих пациентов. Именно поэтому мы взяли на себя смелость вас побеспокоить, надеясь вернуть коллекцию законному хозяину или другому человеку, который имеет на нее права.

На этот раз в ответ не прозвучало ядовитой фразы. Врач смотрел на Марину, не скрывая своего удивления. Почему же мне не пришла в голову такая хитрость? Я решил, что лучше мне уступить право вести беседу Марине.

— Понятия не имею ни о каких фотографиях, сеньорита…

— Речь идет о снимках пациентов с врожденными уродствами, — пояснила Марина.