Александр Бушков - Рельсы под луной

Я его не топлю, я его, как могу, выгораживаю: ну кто ж станет взыскивать с человека, которого разрывом об дерево приложило? И треснулся он башкой, а теперь вот начались виденьица. Бывало такое…

Капитан оклемался окончательно.

– Ладно, – говорит. – Продолжай нести службу. Ну, Керимов… Жалко.

Запрыгивает на дрезину, и уносится она в лес. Судя по тому, сколько ее не было, катались они за пару километров. Для пущей надежности, надо полагать. Капитан – служака старый, мужик основательный…

Назад они пронеслись мимо меня, не останавливаясь. Возле Керимова тормознули. Смотрю я, залезает он на дрезину, а вместо него заступает кто-то из наших, что с капитаном были. Вот так, ага… А как же еще?

Рванула дрезина к станции. Смотрю я ей вослед и думаю: хороший ты солдат, Керимов, в войсках не первый год, и боевого опыта у тебя те же восемь месяцев, и две медали, и не ранен ни разу – везучий, только разрывом тогда об дерево шмякнуло, но несильно. А все ж дурак ты дураком, Керимов, тебе б сначала подумать, а потом палить… Комсомолец ты активный наш…

Примерно через полчаса пошла та самая дрезина – в носу станкач на треноге, наших уже не видно, торчат какие-то в темных полушубках, с автоматами. А метрах в двухстах за ней пошел спецпоезд: расчеты у станкачей, на каждой площадке по часовому, дверь хвостового все так же распахнута, пулемет в проеме – полная боевая готовность, ага…

Еще через полчасика пришел разводящий и снял меня с поста – а возвращаясь на станцию, и двух других. Всю роту сняли с постов. Разместили на станции, чаек обеспечили – красота… Керимов в сторонке примостился, весь из себя пришибленный. И жалко мне его, и сказать ему ничего не могу. И по-прежнему считаю, что сам поступил совершенно правильно. Чего не бывает, того и быть не должно. Дома я от стариков всякого наслушался – ну, они ж старорежимные, деды наши, формировались их личности в обстановке царской реакции, поповщины и прочего дурмана…

Едва вернулись в расположение, нашу троечку, Керимова и меня с Савченко, дернули к особисту – беседовать и писать бумаги. Ну, кто б сомневался… Однако я упорно стоял на занятой позиции: не видел я никакого такого бронепоезда, который бы таял потом в воздухе. Вообще ничего не видел за время несения караульной службы. Ага, заикнись… И особенно насчет того имечка, что на борту большими буквами изображено… Хорош боец войск НКВД и комсомолец, которому такое имечко мерещится… Крупно повезло Керимову, что он этой надписи не видел – а то бы ведь и про нее рассказал…

Особист меня мотал недолго – а за что меня мотать, собственно-то говоря? Службу нес исправно, остался в рамках диалектического материализма, мистику не разводил. Как объясняю поступок рядового Керимова? А что тут долго думать? Последствия фронтовой контузии, удара головой о дерево, я не врач, но что тут думать, когда все ясно? Хороший солдат и парень отличный, жалко, ну, да ведь любого могло приложить, двоих тем снарядом насмерть, а мне осколком мелким, поганым, по плечу чиркнуло. Бывает…

Нас с Савченко особист отпустил восвояси, а вот Керимова оставил. Не было у меня на его счет особого беспокойства: какие бы страшилки ни ходили, особист – все ж не зверь, а человек. Да и не разглядел Керимов, на свое счастье, проклятого всем советским народом имечка. Кстати, если прикинуть… Вождем Красной Армии этот… который, окончательно и бесповоротно перестал быть в двадцать пятом году. Значит, и настоящий бронепоезд никак не мог раскатывать позже этого годочка. А как так вышло, что… А вот вы лучше скажите, как в конфеты-подушечки повидло попадает. Не было никакого бронепоезда. Точка без запятой.

Вот только Савченко пару дней как-то странно на меня поглядывал и вроде бы пару раз хотел подойти, да не подошел, не заговорил. А ведь он со своего поста распрекрасно должен был видеть, как бронепоезд катит, как он уходит непонятно в какую дыру. Но не подошел. Чуть ли не год мы с ним еще служили в разведроте, пока меня не шибануло так, что навалялся по госпиталям долгонько и нашивку получил уже желтую. И за все это время он – ни словечком. Толковый солдат был Савченко! Не то что Керимов…

Вернулся в часть Керимов через четыре дня – смурной, чуток осунувшийся, медикаментами разит на пять шагов вокруг. Никто не спрашивал, у каких врачей он кантовался, но и так всякому ясно. И справочка у него: «Годен к нестроевой». Значит, я так прикидываю, медики наши, те, что спецы по вывихнутым мозгам, больным его не признали – но и такой случай без последствий оставить все же не могли. И приземлился он в каптерке, выдавать сапоги да мыло. И вроде бы не изменился, разве что чуток замкнутее стал да молчаливее. И на меня одно время поглядывал непонятно – а впрочем, мне, как и прочим, в каптерке бывать приходилось редко. И никогда он со мной об этом заговаривать не пытался – видно, хоть и поздно, да включилась соображалка.

Я перед ним и сегодня никакой вины не чувствую – взрослый же человек, комсомолец, должен был понимать, что может быть, а чего быть никак не может. Наоборот, очень может быть, я ему жизнь спас. К концу войны нашу дивизию, переименованную в гвардейскую стрелковую и переданную в армию, немец подсократил так, что – мама, не горюй. На первой встрече однополчан едва-едва рота старичков набралась. А Керимов так и просидел в своей каптерке целехонький – ну, естественно, наград уже не получал, кроме как «За Победу над Германией», как все. Но ведь жив остался, незадачливый сын братского народа, к родным вернулся целехонек, воин-победитель.

И нормально он со мной на той встрече держался, безо всяких таких взглядов, даже обнялись. А как же Савченко? Савченко на Украине остался.

И вот честно признаться, но снится мне, хоть и редко, эта хреновина, «Вождь Красной Армии товарищ Троцкий». Большей частью, как в жизни, бесшумно проплывает мимо – один раз почему-то летом. Один раз я будто бы лупил по нему из автомата – но ему, как и в жизни, ничего не сделалось. А однажды – броневая дверца распахнута, стоит в ней этот… бывший вождь… Бородку свою козлиную выставил, пенсне на носу, глаза, как угольки, горят, ухмыляется, сволочь, так, словно он у меня Танюшку Зацепину отбил, а не я вовсе на ней женился…

Ладно. Я до сих пор считаю, что поступил совершенно правильно. Точка без всякой запятой…

Я – москвич поколениях в шести. Вырос в интеллигентной семье: отец был археологом, мать – историком. Друзья в доме собирались соответствующие, так что я с детства наслушался интересных профессиональных разговоров. И на войну ушел с третьего курса исторического факультета. Поясняю, чтобы сразу понятно было, почему я так быстро разобрался в некоторых деталях.