Дина Оттом - Двери в полночь

Шеферель ходит по палате, нервничая, — Оскар хорошо знает все его привычки. Они вместе так долго — всю его жизнь. Он помнит это лицо с того момента, как очнулся после той ночи, ощущая на лбу прохладную тряпочку, а на губах — руку, мягко зажавшую рот. Странный человек улыбнулся и сказал: «Не кричи, маленький оборотень, здесь ты в безопасности». Летели года, менялся мир вокруг — а Шеферель оставался. Однажды, еще в самом начале, они сели и рассказали друг другу все про себя. И поклялись не обманывать друг друга — никогда. Оскар помнил, как не мог поверить в то, что рассказал ему Шеферель, а тот лишь грустно улыбнулся, подливая в кружку вина: «Если есть ты, почему не может быть меня?»

Как он мог скрыть? Как может он до сих пор скрывать?

— Почему я в наручниках? — спокойно спрашивает Оскар.

Шеферель замирает на полушаге, на полуслове. Оборачивается, подходит ближе. Смотрит на своего воспитанника с неподдельной горечью:

— Потому что я знаю, где ты был, — руки сжимают железную ограду с такой силой, что побелели костяшки, еще немного — и загородка сломается. — И не могу доверять тебе.

— Где вы нашли меня?

Шеф отвечает не сразу, вглядывается в лицо оборотня:

— Айджес нашла. Ты лежал на дороге недалеко от Лопухинского сада. У подножия Каменноостровского моста.

Мост… Оскар невольно прикрывает глаза, пытаясь выгнать из головы воспоминание, и не может. Тот, другой мост, по которому они шли. Уходящий куда-то в белый туман, подвешенный в красном небе, врезающийся в облака гигантскими арками. Несуществующий. Мост, по которому ему предстоит пройти еще раз. Только одному.

Шеферель говорит еще что-то, но Оскар не слушает, и вскоре тот уходит. Оборотень остается лежать в темноте, прикованный к кровати. Он смотрит через окно в далекое небо города, который когда-то искренне полюбил, несмотря ни на что. Оскар смотрит на первую звезду — и мысленно прощается с этим небом.

…Когда дверь открывается, и свет выхватывает прядь светлых волос, ему сначала кажется, что это Изабель нашла его и пришла поговорить. Но через мгновение видение рассеивается — над кроватью склоняется Айджес.

— Здравствуй, — шепчет она, положив красивые руки на железную загородку кровати.

Оскар поворачивает голову и молча разглядывает суккуба. Она действительно красива, это глупо отрицать, но при одном взгляде на нее он видит одну и ту же сцену: хрупкая черноволосая девушка, испуганно вжавшаяся в стену, и светловолосая красавица, кричащая на нее. Это было так давно, больше тридцати лет назад, но он не забудет никогда тот страх в глазах и тот крик: «Ты всего лишь человек!» — пощечиной бьющий молодого эмпата. Из-за нее Нина попыталась кому-то что-то доказать. Из-за нее просиживала вечера в лаборатории, стараясь выделить то изменение в организме, которое наделяет человека эмпатией. Из-за ее террора, в который не позволяла вмешаться ему, нервничала настолько сильно, что потеряла чувствительность, — и из-за нее оставалась слишком гордой, чтобы признаться в этом. Из-за нее не заметила Представителя, получила смертельные раны и чудом выжила. Из-за нее он потерял ее той ночью.

И вот сейчас Айджес сидит тут, перед ним, такая же, как и тридцать, и пятьдесят лет назад, а Нины уже полгода как нет на этом свете и тридцать лет — в его жизни.

Будто почувствовав его настроение, суккуб бросает свой вечный игривый тон и становится серьезной.

— Я не знаю, во что ты вляпался, — шепчут ее губы, и слова повисают в воздухе как сигаретный дым, — но я помогу тебе. Знаю, что ты не хочешь принимать от меня помощь, но, судя по тому, как шумел здесь Шеф, ты действительно влип. А еще — ты не собираешься ему уступать на этот раз.

Она замолкает, ожидая его реакции, но Оскар просто поворачивает к ней голову, ничего не говоря, а она любуется тем, как лунный свет отражается в его желтых глазах. Прошло уже больше шестидесяти лет с тех пор, как Шеферель привез ее из кошмара войны в этот гордый город, не сраженный ни бомбежками, ни осадой. Уже больше шестидесяти лет она не вздрагивает от резких звуков и не порывается убить любого мужчину, который прикасается к ней или заговаривает. И все это время она смотрит на желтоглазого оборотня, а он ее не видит.

— Мне нужна будет твоя помощь, — медленно произносит Оскар, и сердце суккуба на минуту сбивается с ритма. А он тихо говорит о том, что происходило много лет назад и что происходит теперь, и Айджес понимает, что все намного сложнее, чем ей казалось. Но она не жалеет. Даже когда понимает, насколько это рискованно.

Она уходит из палаты, так и оставив оборотня прикованным, со странной улыбкой на губах, и впервые за долгие десятилетия жизнь обретает вкус.

Китти приподняла одну бровь. У нее это просто отлично получается, и этим движением она выражает все свои эмоции примерно последние полчаса, пока я, путаясь и срываясь на «Ты представляешь?!», пересказываю ей события последнего дня. Я рассказала и про Доминика, и про историю Института, и про то, как Шеф меня спас, и главное — про папку, которую прижимаю к груди как школьница. Умолчала я только об истинной сущности Шефереля и об истории Виктора — раз они вместе, то пусть и разбираются сами. Вампиры народ церемонный, тайны друг другу открывают медленно.

Мы сидели в курилке нашего этажа, с ногами забравшись на подоконник, и смотрели, как сумерки превращаются в день. Китти только что вернулась со смены, где в который уже раз не обнаружила меня, и теперь, отчаянно зевая, слушает мой рассказ.

Дым от ее крепких «Мальборо» вьется вверх, почти ровной белой ниточкой — настолько неподвижно сидит вампирша. На словах о Доминике и всей истории его противостояния с Шефом она на мгновение поджимает губы — я едва успела заметить это мимолетное движение! — и хмурит брови.

— То есть положение серьезное, я правильно поняла? — уточняет она, когда я выдыхаю, произнеся последнее слово.

— Насколько я могу судить — серьезнее не бывает, — я пожимаю плечами, — раз он столько лет не совался в город, значит, у него не было преимущества. А теперь — пожалуйста, приветы передает.

Вампирша кивает, хмурясь на свое отражение в стекле, и выпускает в него струю дыма.

— Знаешь, — медленно говорит она, поправляя волосы таким быстрым движением, что они на секунду вздрагивают, как от порыва ветра, — Виктор не объявлял военного положения по нашему отделу…

— И?.. — Вдруг до меня доходит. За спиной кто-то снова открывает невидимую дверь. — Ты хочешь сказать, что в случае открытой войны вампиры не пойдут с нами?!

Китти переводит на меня взгляд и красноречиво приподнимает брови.

— Погоди, — я трясу головой, — но вы же так давно с нами…