Дина Оттом - Двери в полночь

— Чирик, я понимаю, ты тешишь свои комплексы и всё такое, все так делают при удобном случае, но это как-то совсем нехорошо.

— Да знаю, — я отмахнулась, — но о моральной стороне всего происходящего мне думать как-то совершенно не хочется.

— Да не в моральной стороне дело, — Вел оперлась о перила рядом с нами и задумчиво посмотрела куда-то вниз. Похлопала себя по карманам и чуть дрожащими пальцами достала сигареты. — Я расскажу вам, девочки, одну историю, — она сделала долгую паузу, собираясь с мыслями. — Представьте себе ситуацию, в которой девочка знакомится с мальчиком. Мальчик девочке нравится, даже очень. Даже очень-очень-очень, — Вел прикурила, не с первого раза справившись с зажигалкой. Я видела, как все сильнее дрожали ее руки. — Они начинают встречаться. Ничего особенно. Кофею сходили попили, по городу погуляли. Обычный джентльменский набор питерской интеллигенции. Даже не целовались ни разу. А девочка по мальчику начинает сходить с ума. Причем вот не как в этих дамских романах, когда ахи и охи, а самым натуральным образом сходить с ума до попыток покончить с собой, если он просто не позвонит в течение дня. Мальчик звонит, он же хороший, воспитанный, — а потом вдруг перестает. Ну бывает такое, не сложилось. Девочка берет на кухне нож и разрезает себе вены. Девочка училась на врача, она знает, как правильно резать вены, — Китти попыталась что-то вставить, но я пнула ее локтем в бок. — К счастью, у девочки вовремя приходит с работы бабушка и успевает вызвать «скорую». Девочка оказывается в больнице, — Вел снова замолчала, быстро-быстро покусывая зубами кончик большого пальца. Ее уже заметно трясло, и я хотела было как-то успокоить эмпата, но она не видела меня и не слышала. — Потом к девочке в больницу приходит молодой человек в длинном плаще и объясняет, что с мальчиком вместе они никогда не будут. Потому что мальчик — оборотень, а девочка — просто девочка. И что такая реакция — просто физика. Примерно как у животных, которые реагируют на запах. Это подсознательное. Вы, оборотни, — она наконец посмотрела на меня, — вы такие физические, такие бурлящие жизнью, такие красивые, что у простого человека развивается зависимость от вашего присутствия. Как от наркотика, — она продолжала смотреть на меня в упор. — Понятно? Вашей вины, как и заслуги, в этом нет. Как жена кролика Роджера в том мультике, вы просто сделаны такими. Но встречаться с людьми все же не стоит.

Я пару раз открыла и закрыла рот, ища что сказать, но так и не нашлась.

— Ладно, заболталась я тут с вами, — Вел улыбнулась в своей привычной манере и быстро притушила сигарету о перила, — мне домой пора.

— А что стало с девочкой?

Вел посмотрела на меня, поправила очки:

— Девочка вышла из больницы и стала работать доктором дальше. Потом к ней привезли пациента с множественными ножевыми, и она упала в обморок от ощущения его боли, — она помолчала. — Думаю, дальше ты уже знаешь.

Она развернулась и пошла по коридору прочь как ни в чем не бывало. Я смотрела ей вслед, думая о том, насколько ей должно быть тяжело здесь работать. Вел как раз проходила мимо двери кабинета нашей группы, когда оттуда вышел Михалыч. Эмпат вздрогнула, прижалась к стенке, стараясь избежать прикосновения, тихо бросила «Привет!», тряхнула головой, и мне показалось, что я услышала ее тихий шепот: «Ну когда же…»

Лето неумолимо приближалось. Шеф общался все так же холодно, отпуская замечания, которые я училась не замечать. Китти шипела и ходила в черных очках даже вечером, демонстративно сетуя, что вот она рассыплется пеплом, а мы ее в банку из-под кофе сгребем да в курилке и забудем — словом, все чувствовали какой-то подъем.

Всполох остался при Институте, мгновенно став очень нужным. Он несколько раз ходил Вниз с нашей группой, потом перезнакомился со всем НИИДом (скажу честно, не заметить двухметрового мужчину в черном облачении священника было крайне проблематично) и стал спускаться со всеми подряд. Насколько знаю, Оскар тихо надеялся, что москвич останется в городе навсегда, но речи об этом не шло. Не буду врать, что мы стали с ним закадычными друзьями, но из всей нашей нынешней компании Всполох нравился мне больше всех — он подкупал своим оптимизмом и жизнерадостностью. Насколько я понимала из разговоров, опасность была серьезной, даже очень, но он не унывал и строил планы. Иногда они с Шефом и Оскаром запирались в его кабинете и подолгу что-то обсуждали.

Я думала, что в Институте начнется паника, но ее не было. Как и прежде, все ходили на смены, обрадованные тем, что Представители стали не такими активными, как и прежде, писали отчеты. Я поделилась этим наблюдением с оборотнем, не понимая, то ли у нас недооценивают опасность, то ли просто плюют на нее.

— Сколько тебе лет? — улыбнулся Всполох.

— Гм, — я кашлянула, — около тридцати, скажем так.

Институт был, наверное, единственным местом, где стеснялись не своей старости, а своей молодости.

— Ну вот, а им всем, — Всполох кивнул на снующих внизу нелюдей, — давно перевалило за первую сотню. Ну ладно, не всем, а большей части. Они видели несколько войн, революцию… Их просто сложнее испугать. Кроме того, знаешь, что заставляет мысли отходить на задний план? Монотонность труда. Снаружи может быть все тревожно, но это проблемы начальства, а их проблемы — как и прежде, охранять Нижний Город.

Я посмотрела вниз, где через турникеты как раз проходили лисички. Вспомнила их историю, рассказанную мне Шефом. Сестры как раз залились смехом, солнечным зайчиком отразившимся от стен и вызвавшим улыбку у проходящих. Мне стало страшно от мысли, что с ними случится что-то плохое.

— И потом, — Всполох оглянулся на меня, — ты же не паникуешь. Почему ты думаешь, что они трусливее тебя?

— Я все еще надеюсь на чудо, — я смотрела, как лисички вышли из Института, как закрутились за ними двери-вертушки, — и на Шефа.

— Ты подумала, Изабель?

— Да, святой отец. Мне не нравится этот город.

— Чем же?

— Он… серый.

— Ты хотела бы здесь остаться?

— Если вы прикажете — я останусь.

— А если не прикажу?

— У меня нет причин здесь оставаться.

— А если есть?

— Падре? О чем вы? Я вас не понимаю…

— Всему свое время, дочь моя… Возможно, тебе полюбится этот город.

— Падре, можно задать вам вопрос?

— Конечно. Тебе можно все.

— Кто та женщина? Которую вы приказали убить. Она даже… не сопротивлялась. И не испугалась. Обычно люди пугаются, когда я превращаюсь у них на глазах. Но эта… она улыбнулась. И сказала…

— Что?

— «Как же я могла забыть».

Оскар смотрел в окно. Бездумно, слепо. В последние недели ему приходилось думать о стольких вещах сразу, что иногда казалось, голова не выдержит и треснет как орех. Или он сойдет с ума. Свихнуться было бы славно, очень славно — не пришлось бы ничего решать. Не пришлось бы выбирать.