Бенджамин Перси - Красная луна

Он часто вглядывается в лица беженцев. Многие из них — ликаны, больные лучевой болезнью и разочаровавшиеся в Сопротивлении после нескольких месяцев жизни в глуши. День за днем они проходят через пропускной пункт. Патрик звонил матери, но в ответ слышал только: «Данный номер больше не обслуживается». Писал им обеим электронные письма, но не получил ответа. Неудивительно. Обычно в Зоне, за редким исключением, нет электричества и сотовой связи. Не зря журналисты прозвали эти места «Призрачные земли».

Ветер дует все сильнее. Дождевые капли теперь летят почти горизонтально. Патрик, пригнув голову, ныряет под навес фанерного домика. Таких квадратных сооружений здесь около двадцати: в них размещаются солдаты, чиновники и чистильщики. Хижины, палатки, вот столовая размером с большой хлев — ее пристроили к кухне бывшего клуба. Внутри гремят сковородками и стучат ножами вольнонаемные повара — готовят завтрак на утро. Стараясь не дышать, Патрик проходит мимо длинного ряда туалетных кабинок. Рядом примостилась большая палатка, внутри горит свет, раздается смех. Слышно, как шлепают по столу карты. Спальные бараки, они все такие: палатки, забитые бесконечными рядами двухэтажных коек, там не протолкнуться из-за разбросанных повсюду рюкзаков и оружия. Ревут генераторы. Гудят лампочки в здании бывшего клуба, где теперь располагаются лаборатории и кабинеты тактического планирования.

Патрик расписывается у охранника на пропускном пункте возле ворот и четверть мили шлепает по мокрому растрескавшемуся шоссе в бар «Порок». Кабак, эта сооруженная из железнодорожных шпал коробка без окон, врезается прямо в склон холма. Внутри на полу насыпаны опилки, а в длинном зеркале за стойкой есть дырочка от пули. Электричество здесь — штука ненадежная, поэтому везде тускло горят натриевые фонари и свечи. Когда Патрик открывает дверь, их пламя дергается от ветра. Гэмбл снимает дождевик, стряхивает капли и вешает его на железный крюк.

Опилки налипают на ботинки. От печки исходит тепло. От шпал пахнет креозотом и формальдегидом. От этого запаха и так голова идет кругом, да еще вдобавок тут все пьют. Пиво вспенивается в кружках, капает на рукава. На стойке выстроились в ряд стопки с виски, и кто-то опорожняет их одну за другой. Сегодня в баре человек тридцать, просто яблоку негде упасть: военные, штатские. Все шумят, от скученных тел исходит тепло. Патрик проталкивается к стойке и заказывает пиво. Ему еще нет двадцати одного, но это никого не волнует. Здесь и сейчас уж точно никто не попросит у него удостоверение личности.

Многие правила больше не действуют.

Неподалеку от бара начинается ограда — почти три тысячи миль наспех сооруженного сетчатого забора. Он по большому счету ничего ни от кого не защищает, но отгораживает большую часть Орегона и Вашингтона, кусок Айдахо и Монтаны. По периметру выстроились заставы и передовые оперативные базы. За оградой не гудят автомобили на шоссе, не вопят телевизоры, не трезвонят мобильники, не играет музыка в торговых центрах. Там царит жуткая тишина.

По проходам в универмагах крадутся койоты. По улицам Портленда разгуливают лоси. В полях и на улицах ржавеют трейлеры, автоцистерны, самолеты. Сквозь них пробивается трава. Словно это останки динозавров, останки безвозвратно вымершего прошлого.

Ликаны отхватили себе кусок земли, создали собственную страну, избавились от люпекса и шовинистических законов, которые в многообразии своем работали не хуже тюрьмы, давили, точно строгий ошейник. Во всяком случае, так они говорят.

Патрик пьет пиво, облокотившись о стойку. Хорошо бы оно помогло согреться. У бармена совсем нет шеи: голова растет прямо из покатых плеч. На нем изъеденный молью шерстяной свитер крупной вязки, закатанные рукава обнажают толстые руки. Бармен убирает две пустые пивные кружки и протирает стойку грязной тряпкой.

Гэмбл смотрит в висящее над стойкой зеркало. Иногда он едва узнает собственное отражение: голова гладко выбрита; смуглая кожа цветом напоминает орегонскую пустыню; поджарые руки и ноги; рельефные мускулы, крепкие, как скала. Патрик выглядит как мужчина, но чувствует себя ребенком. В зеркало он разглядывает и посетителей бара. Вот женщина с индейскими сережками смеется пронзительным высоким смехом. Вот мужчина с безвольным подбородком, одежда на нем гражданская, но стрижка как у морского пехотинца. Вот мексиканец с подкрученными усами и прыщавыми щеками. А в углу, вокруг дальнего столика, собралась небольшая толпа — все смеются и оживленно разговаривают.

Патрик спрашивает у бармена, не там ли сидит женщина по фамилии Строухакер. Да, именно там. Тогда Гэмбл вытирает с губ пену и подходит ближе.

Сначала он ничего толком не может разглядеть: свет в комнате тусклый, а столик стоит в небольшой темной кабинке. А потом старуха наклоняется. Ее лицо похоже на смятую салфетку, на носу темнеют красные и лиловые звездочки лопнувших сосудов. Короткие седые волосы по-мальчишески коротко подстрижены и открывают уши. Но самое удивительное — глаза: кажется, эти молочно-белые лужицы вот-вот стекут по щекам. На столике — стакан виски и колода карт Таро.

Старуха играет с четырьмя мужчинами в какую-то игру. Вот один достает из бумажника пятидолларовую купюру и кладет ее на стол, потом вытаскивает карту из самой середины колоды и показывает остальным. Миссис Строухакер на мгновение замирает, облизывает губы и говорит:

— Маг.

Мужчины изумленно смеются, качают головами и добродушно ругаются. Предсказательница забирает деньги и желает им доброй ночи.

Потом отпивает немного виски и смотрит на Патрика. Он стоит в десяти футах, а старуха слепа, но Гэмбл все равно чувствует на себе ее невидящий взгляд. По спине у него бегут мурашки, он делает шаг назад.

— Куда же ты? Подойди, пожалуйста. Присядь.

Патрик подходит, вытянув перед собой кружку с пивом, словно это пистолет. Давешняя компания выходит из бара, и он оборачивается на скрип двери. Пиво проливается на рукав, холодит запястье. От порыва ветра с улицы снова дергается пламя свечей.

— Как вы угадали карту?

— Повезло, просто повезло. — Миссис Строухакер тасует колоду. — Или не просто.

Кабинка тоже сооружена из железнодорожных шпал. Они все покрыты надписями: посетители вырезали здесь ножом свои имена и имена родных. Гадалка указывает на стул в глубине кабинки. Патрик садится.

— Кто-то приходит со мной поиграть, а кто-то — по важному делу. Я стараюсь дать всем желаемое. — Старуха откладывает колоду в сторону. — Но ты не играть пришел.

— И после этого заявления я должен поверить, что вы ясновидящая?

— Но ты же пришел ко мне? Значит, в глубине души веришь. Да, в глубине души.