Бенджамин Перси - Красная луна

Чейз делает глубокий вдох. Едва слышно тлеет кончик сигареты. Он отбрасывает ее и с трудом сдерживает кашель. Красный огонек описывает в воздухе дугу.

Караван устремляется вниз с холма, и тут вдруг Чейз понимает: он же совсем не помнит, как тут что называется. Долина, база и рудник носят одно имя, но он его забыл. За окном мелькают низкорослая ель, куст, усыпанный ярко-красными ягодами, огромный олень, исчезающий в чаще. Чейзу нравится знать, что как называется. Не зная имен, он чувствует себя потерянным, будто и кто такой он сам — тоже не совсем ясно.

Через десять минут они выбираются из леса, въезжают в город и притормаживают возле недостроенной многоэтажки. Погрузчик с грохотом сбрасывает на землю поддон с арматурой. Сыплет синими искрами электросварка. Визжит пила. Рабочие в оранжевых касках провожают автоколонну глазами. А через несколько кварталов они натыкаются на почерневшие обломки дома, на который упала бомба. Точно как раньше, на памяти Чейза было все то же самое: непонятно, что они делают в Республике — то ли разрушают, то ли строят.

Машины проезжают по улице, где здания украшены фресками, изображающими битву времен Второй мировой войны, когда ликаны перебили сотни нацистов. А потом колонна останавливается возле площади. Там собрались люди.

— Полюбуйтесь, агрессивно настроенное население устроило пикник, — говорит лейтенант.

Тускло светит солнце. Посреди площади растет узловатое облетевшее дерево, с него свисает соломенное чучело, завернутое в американский флаг. Несколько бородатых молодчиков тычут в него вилами. Наконец куклу снимают и бросают в разожженный неподалеку костер. Ярко вспыхивает пламя, и в небо устремляется столб черного дыма. Зрители радостно кричат. Неподалеку жарится барашек; вертел, не переставая, крутят два подростка. Мужчины скатывают самокрутки и пьют сидр. Женщины расставляют на раскладном столе тарелки с сосисками. Между ног у них носится малышня — дети играют в пятнашки и еще в волков.

Чейз выдавливает улыбку, но каждый удар вилами, который достается чучелу, отзывается и у него между ребрами, в сердце. Нил тянется к нему с заднего сиденья и трясет коробочкой с драже «Тик-так».

— Думаю, вам нужно съесть парочку.

Это, конечно, не конфеты, а люпекс. Док следит, чтобы он принимал его, когда нужно. Уильямс глотает пилюли.

— У меня изо рта что-то пахнет, — вмешивается лейтенант. — Можно мне тоже штучку?

— Нет, — отвечает Нил, пряча коробочку. — Это только для нас.

Чейзу нужна каждая таблетка. А еще ему нужен Нил, который выдает их строго по одной. Ведь иначе он сам примет вторую, потом третью и так далее, пока не погрузится в черный туман. Так бывало во время попоек, когда он в молодости ведрами хлебал пиво. А после просыпался разбитый, словно бы распиленный пополам.

Автоколонна идет по расписанию. Впереди рудник Туонела. Они выезжают из города, и Чейзу вдруг кажется, что в окне промелькнула женщина в белом платье и каменном ожерелье, таком же черном, как и ее глаза. Он поворачивается, но ее уже нет.

— Что такое? — спрашивает лейтенант.

— Ничего.

Шахты все ближе и ближе. Почерневший металл, гигантские трубы — будто фабрика по производству кошмаров. Забор огораживает огромную территорию площадью во много миль, а в середине располагается карьер, такой огромный, что грузовики, ползущие по его дну, кажутся игрушечными. Перед мысленным взором Чейза предстают тонны и тонны руды, которую добывают здесь, взрывают динамитом, бурят. И он думает о том, как где-то глубоко-глубоко в его собственном теле залегает ядовитая руда.

Вездеходы проезжают через пункт охраны. Там толстые железные ворота, зеркала для осмотра автомобильных днищ, шипастые заграждения, чтобы в случае необходимости проткнуть шины. Они предъявляют документы и, проехав несколько сот ярдов, останавливаются на парковке. Ограда специально расположена на большом удалении от всех объектов: если на охранном пункте взорвется бомба или оттуда запустят ракету, шахта все равно уцелеет.

Сопровождающих их журналистов досматривают еще десять минут: проверяют их сумки, фото— и видеоаппаратуру. Люпекс действует на Чейза словно три бутылки пива: внутри все помертвело. Он опускает голову на грудь, перед закрытыми глазами мелькают разноцветные пятна.

Наконец и вездеход журналистов тоже добирается до парковки. Уильямс делает глубокий вдох, который чуть прочищает его голову, и вылезает из машины. На дорожке возле стоянки его уже ждут улыбающиеся представители «Элайнс энерджи».

Первое, что осознает Патрик, очнувшись, — это раскаленный шар в правом плече, пульсирующая красная планета. Если не шевелиться, боль концентрируется в одной точке, но если хотя бы глубоко вздохнуть — планета выпускает обжигающие, тошнотворно острые, словно ножи, протуберанцы в руку и грудь.

Он лежит на полу в сером деревянном доме. Здесь всего одна комната. В щелях свистит ветер. Крыша скрипит под тяжестью снега. Пол тоже жалобно скрипит, когда юноша шевелится. В печурке поленья осыпаются грудой углей. Вся лачуга едва не разваливается на куски. Сильно пахнет рыбой и луком. С потолочных балок свисают пучки трав и полоски вяленого мяса. По углам висит паутина, в которой запутались высохшие мухи. Булькает котел.

Все это Патрик замечает не сразу. Он то и дело выныривает из неотвязного сна. Тело будто чужое, ни на чем невозможно сосредоточиться. И непонятно, то ли это из-за ранения, то ли она его чем-то одурманила. Она, женщина-ликан.

Сгорбленная спина, свисающие плоские груди, тоненькая шея, беззубый рот, на подбородке торчит пучок длинных седых волос. Они подрагивают каждый раз, как женщина втягивает бесцветные старческие губы. Старуха не отвечает, когда Патрик пытается сначала обратиться к ней по-английски, а затем вспоминает немногочисленные известные ему русские и финские слова. Ее лицо напоминает лицо мумии, затянутые катарактой глаза так и пялятся на него. В них нет любопытства, вообще не отражается никаких чувств. Она, наверное, глухая или слабоумная. А может, он на самом деле ничего и не говорил, обращался к ней лишь мысленно, язык ведь совсем отказывается его слушаться.

Патрику снится, как автомат дрожит в его руках. Как ликан, спотыкаясь, пятится, упирается спиной в каменную стену и на ней остается кровавый след. Как старуха стоит у окна. Ее испещренная пятнами кожа кажется прозрачной: видно, как течет по венам кровь, будто внутри у нее развертывается какая-то неведомая темная жизнь. Ему снится, как она посасывает трубку, а вокруг завивается колечками дым. Женщина вглядывается в Патрика, в ее мутных глазах — недоверие. Ему снится, как из угла комнаты за ним наблюдает волк. Или это не сон?