Тахира Мафи - Разрушь меня

Я готова сожрать всех присутствующих.

— Нет, спасибо.

Лизнув нижнюю губу, Уорнер расплывается в улыбке.

— Не путай глупость с храбростью, милая. Я же знаю, ты много дней ничего не ела.

Мое терпение вдруг лопнуло.

— Я лучше умру, чем стану есть твою еду и слушать, как ты зовешь меня милой!

Вилка выпадает у Адама из рук.

Уорнер коротко смотрит на него и переводит взгляд, сразу ставший жестким, на меня. Он смотрит мне в глаза несколько бесконечно долгих секунд, затем выхватывает из кармана пиджака пистолет и стреляет.

Все в зале вскрикивают и замирают.

Мое сердце колотится в горле.

Я очень, очень медленно поворачиваю голову в направлении выстрела Уорнера и вижу, что он прострелил какую-то жареную ногу прямо через кость — на другом конце зала слегка дымится блюдо с едой, поставленное менее чем в футе от гостей. Уорнер выстрелил, не глядя. Он же мог кого-нибудь убить!

Из последних сил держусь очень спокойно.

Уорнер небрежно роняет пистолет на мою тарелку. Мертвая тишина уступает место всеобщей трескотне.

— Думай, что говоришь, Джульетта. Одно мое слово, и твоя жизнь перестанет быть легкой.

Я моргаю.

Адам пододвигает мне тарелку еды. Сила его взгляда напоминает раскаленную добела кочергу, прижатую к коже. Я смотрю на него, он на миллиметр наклоняет голову в сторону и умоляет глазами — пожалуйста.

Я беру вилку.

Уорнер ничего не пропускает. Он чересчур громко кашляет, прочищая горло, смеется, хотя ему не смешно, и начинает резать мясо на своей тарелке.

— Придется заставить Кента делать за меня всю работу.

— Простите?

— Похоже, ты только его слушаешься. — Тон Уорнера деланно небрежен, но на щеках играют желваки. Он поворачивается к Адаму. — Я удивлен, что ты не предложил ей переодеться, как я просил тебя.

Адам выпрямился.

— Я предлагал, сэр.

— Мне нравится моя одежда! — резко говорю я Уорнеру. Еще больше мне понравилось бы дать ему в глаз, но этого я не сказала.

Губы Уорнера снова разъезжаются в привычную улыбку.

— Никто не спрашивает, что тебе нравится, милая. Ешь, мне нужно, чтобы ты выглядела по-человечески, пока находишься рядом со мной.

Уорнер настоял на том, что проводит меня в мою комнату. После обеда Адам куда-то ушел с несколькими солдатами, не сказав ни слова и даже не взглянув на меня, и я не знала, чего ожидать. Впрочем, терять мне нечего, кроме собственной жизни.

— Не надо меня ненавидеть, — говорил Уорнер, когда мы шли к лифту. — Я буду твоим врагом, только если ты сама этого захочешь.

— Мы всегда будем врагами. — В моем голосе хрустят осколки льда, которые тают на языке, превращаясь в слова. — Я никогда не стану такой, как ты хочешь.

Уорнер со вздохом нажимает кнопку вызова лифта.

— Я все же верю, что ты передумаешь. — Он смотрит на меня, чуть улыбаясь. Досадно, что такие выразительные взгляды тратятся на столь жалкое создание, как я. — Ты и я, Джульетта, вместе, представляешь? Да нас будет не остановить!

Чувствую, как его взгляд скользит по моему телу.

— Благодарю, не стоит.

Мы в лифте. Мир уносится вниз, стеклянные стены позволяют рассмотреть людей на каждом этаже. В этом здании нет секретов.

Уорнер трогает меня за локоть. Отодвигаюсь.

— Мне кажется, ты передумаешь, — негромко говорит он.

— Почему ты так уверен? — С тихим звоночком дверцы лифта разъезжаются, но я не двигаюсь с места, повернувшись к Уорнеру. Я не в силах сдержать любопытства. Кисти рук надежно спрятаны в лайку, пиджак с иголочки с плотными длинными рукавами, даже воротник высокий, царский. Он одет именно с головы до ног — одежда прикрывает все, кроме лица. Даже пожелай я коснуться его, не уверена, что у меня получится. Уорнер позаботился о своей защите.

От меня.

— Давай перенесем разговор на завтрашний вечер. — Приподняв бровь, он предложил мне согнутую руку. Как бы не замечая ее, выхожу из лифта в холл. — И оденься получше.

— Как тебя зовут? — вдруг спрашиваю я.

Мы стоим у двери в мой номер.

Он не может скрыть удивления, едва заметно приподнимает подбородок и не сводит пристального взгляда с моего лица. Я жалею о своем вопросе.

— Ты хочешь знать, как меня зовут?

Мои глаза непроизвольно сузились — совсем чуть-чуть.

— Уорнер — твоя фамилия, не так ли?

Он еле сдерживает улыбку.

— Ты хочешь знать мое имя?

— Я не подозревала, что это секрет.

Он делает шаг ко мне. Его губы кривятся, он опускает глаза, шумно втягивает воздух ртом. Трогает пальцем в перчатке мою скулу.

— Я скажу тебе свое имя, если ты скажешь мне твое, — шепчет он, щекоча дыханием мою шею.

Отодвигаюсь, сглотнув пересохшим горлом.

— Мое имя ты уже знаешь.

Он не смотрит мне в глаза.

— Ты права. Я перефразирую: обещаю сказать тебе мое имя, если ты покажешь мне свое.

— Что? — Мое дыхание становится прерывистым и частым.

Он начинает стягивать перчатки. Меня охватывает страх.

— Покажи, что ты умеешь.

Я до боли стискиваю зубы.

— Я к тебе не притронусь.

— Ничего. — Он снимает вторую перчатку. — Сам справлюсь.

— Нет…

— Не бойся, — ухмыляется он. — Уверен, тебе не будет больно.

— Нет, — выдыхаю я. — Я не буду. Я не могу…

— Прекрасно! — резко обрывает меня Уорнер. — Прекрасно. Не хочешь меня увечить? Весьма польщен. — Он с издевкой округляет глаза и, выглянув в холл, подзывает солдата: — Дженкинс!

Дженкинс, проворный здоровяк, мгновенно оказывается рядом со мной.

— Сэр. — Он кивает учтиво-коротко, хотя, несомненно, старше Уорнера. Лет двадцати семи, плотный, крепкий, мускулистый. Косится на меня. Взгляд карих глаз теплее, чем я ожидала.

— Отведи миз Ферраре вниз. Хочу предупредить: она очень непокорна и будет вырываться. — Он медленно улыбнулся. — Что бы она ни говорила и ни делала, не отпускай ее. Понятно, солдат?

Глаза Дженкинса расширяются. Он моргает, ноздри едва уловимо трепещут, пальцы опущенных рук согнуты. Чуть слышно вздохнув, кивает.

Дженкинс не идиот.

Я бросаюсь бежать.

Я лечу по коридору мимо ошеломленных часовых, не решающихся остановить меня. Не знаю, что я делаю, зачем пытаюсь убежать и куда направлюсь потом. Я бегу к лифту, чтобы хоть выиграть время. Я не знаю, что еще делать.

Приказы Уорнера, рикошетя от стен, разрывают барабанные перепонки. Ему нет нужды гнаться за мной. Людей у него хватает.

Солдаты загородили мне дорогу. Они сбоку. Сзади.

Я не могу дышать.

Мечусь в замкнутом кругу собственной глупости, перепуганная, страдающая, ужасающаяся мысли о том, что мне предстоит сделать с Дженкинсом, что станет с нами обоими, несмотря на самые благие намерения.

— Взять ее, — негромко говорит Уорнер. Тишина плотным мешком ложится в каждый угол. Его голос — единственный звук в холле.