Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье (рассказы)

Вы возвращаетесь на свое место, но вас, возможно, немного тошнит — несмотря на охватившую вас бурную радость.

Восемь склянок! И вот ваш собрат-офицер сменяет вас. Соблюдается привычная процедура, и вы спускаетесь с мостика по трапу к тем, кто спит внизу.

На следующий день тысяча пассажиров играет в те же игры, читает те же книги, беседует на те же темы, делает те же ставки и не обращает никакого внимания на то, что один из офицеров выглядит немного уставшим. Плотник поставил новую дверь, и некий старшина-рулевой больше уже никогда не встанет у штурвала. Что же до остального, то все идет своим чередом, и никто ничего не знает… Я имею в виду не из официальных кругов, пока странные слухи не просочатся через стюардов.

А один человек не опозорит имя сына своего отца гибелью тысячи человек.

А эта тысяча никогда не узнает. Помните об этом, вы, те, кто отправляется в море на плавающих, залитых электрическим светом дворцах из стали. И молча благословляйте этого спокойного, серьезного человека в синей опрятной форме на капитанском мостике. Вы, не задумываясь, вверяете ему свои жизни, и ни разу за все это время он не подвел вас. Теперь вы понимаете лучше?

В ту ночь, когда я заступил на дежурство, на небе не было луны, и утопавшую во тьме верхушку холма освещал лишь свет костра. И хотя я не так уж и был напуган, я все же принял все меры предосторожности, которые пришли мне в голову, и развел довольно большой костер. Затем, прихватив с собой рапиру, я стал обходить лагерь. У гребня скал, защищавших нас с трех сторон, я останавливался, устремлял взор в темноту и прислушивался, хотя от последнего и было мало проку, поскольку постоянно ревущий в моих ушах ветер все заглушал. И хотя я ничего не увидел и не услышал, мною овладело странное беспокойство, заставившее меня несколько раз вернуться к гребню скалы; впрочем, я там так, несмотря на свои суеверные опасения, ничего не увидел и не услышал. И поэтому, решив не давать больше воли собственному воображению, я старался не приближаться к гребню и держался ближе к месту, возвышавшемуся над склоном, по которому мы спускались на остров и поднимались с него.

Затем, когда минула, возможно, первая половина моего дежурства, из густых зарослей водорослей с наветренной стороны донесся издалека звук, давящий мне на ухо, перерастающий в ужасный крик и вопль, а затем, угасая, превращающийся вдали в странные рыдания и наконец заглушаемый шумом ветра. Услышав столь страшный звук, несущийся из этой мерзости запустения, я был, как можно догадаться, несколько потрясен, но потом мне вдруг пришла в голову мысль, что этот пронзительный вопль доносится с судна, оказавшегося в плену водорослей, и я, немедленно подбежав к гребню скалы, возвышающейся над водорослями, уставился в темноту; теперь-то при свете костра, пылавшего внутри корабельного остова, я понимал, что этот вопль донесся откуда-то издалека по правую сторону от него, и более того, как подсказывал мне здравый смысл, его не могли издать те, кто был в нем, ибо сила их глоток не шла ни в какое сравнение с мощью дующего сейчас ветра. И поэтому я какое-то время стоял, нервно размышляя и вглядываясь в ночной мрак, и вскоре заметил на горизонте тусклый свет, и вскоре там показался верхний край луны, весьма приятное для меня зрелище; ибо я уже был готов разбудить боцмана и рассказать ему об услышанном мною звуке, но не решился, испугавшись, что буду глупо выглядеть, если ничего больше не произойдет. Затем, когда я наблюдал за восходом луны, вновь послышался тот вопль, напоминавший громкое рыдание женщины: он рос и крепчал, пока не прорезал с поразительной ясностью рев ветра, а потом медленно и, видимо, повторяясь, не смолк вдали, и я опять слышал одно завывание ветра.

После этого, взглянув в том направлении, откуда раздался этот звук, я сразу бросился к палатке и разбудил боцмана; ибо я не понимал, что способен он предвещать, а последний, второй вопль полностью избавил меня от робости. Не успел я встряхнуть боцмана, как он был уже на ногах и, схватив абордажную саблю, которую всегда держал под рукой, быстро проследовал за мной на вершину холма. Здесь я объяснил ему, что услышал очень страшный звук, доносившийся, казалось, из скоплений водорослей и что, когда он повторился, я решил позвать его, поскольку не знал, не предвещает ли он приближение какой-нибудь опасности. Боцман похвалил меня за это, но также и побранил за то, что я не решился позвать его, когда раздался первый вопль, а потом, проследовав за мной к гребню скалы с наветренной стороны, он встал там вместе со мной, ожидая и слушая, не повторится ли, быть может, вновь этот звук.

Около часа мы очень тихо стояли там и слушали, но слышали одно непрекращающееся завывание ветра, поэтому, несколько устав от ожидания (да и луна уже поднялась высоко), боцман кивком головы приказал мне продолжить обход лагеря, и сам пошел со мной. Вот тогда-то, повернувшись и случайно взглянув вниз на участок чистой воды, я был поражен, увидев бесчисленное количество больших рыбин, плывущих к острову из скоплений водорослей. Я подошел ближе к гребню, надеясь, поскольку они плыли прямо к берегу, увидеть их вблизи суши, но ни одной не обнаружил, ибо все они, казалось, исчезали в ярдах тридцати от берега. Пораженный количеством рыбы, их странным поведением, а также тем, что они, постоянно плывя к берегу, не приплывали к нему, я окликнул боцмана, который уже успел пройти несколько шагов вперед. Услышав мой окрик, он подбежал ко мне, и я показал ему на участок моря под нами. Он наклонился вперед и стал напряженно всматриваться, и я вместе с ним; однако никто из нас так и не сумел разгадать смысла столь загадочного представления, и боцман, пока мы наблюдали за происходящим, смотрел за всем этим не с меньшим любопытством, чем я.

Вскоре, однако, он отвернулся, сказав, что с нашей стороны глупо стоять и пялиться на это весьма забавное зрелище, когда нам надлежит заботиться о безопасности лагеря, и поэтому мы приступили к обходу вершины холма. Пока мы стояли и слушали, костер чуть не погас, и лагерь, хотя луна и поднималась, был освещен плохо. Увидев это, я подбежал к костру и бросил в него дрова, и тут, даже в тот момент, когда я бежал, мне показалось, что в тени возле палатки что-то двигается. Крича и размахивая рапирой, я бросился туда, но ничего не обнаружил, и поэтому, почувствовав себя несколько глупо, я принялся, как и собирался, разводить костер; когда я был этим занят, ко мне подбежал боцман, желая узнать, что же я видел, и в то же мгновение из палатки выскочило трое человек, разбуженных моим внезапным воплем. Но мне нечего было сказать им, за исключением того, что мое воображение сыграло со мною шутку и показало мне то, чего мои глаза так и не сумели разглядеть. Двое отправились обратно спать, третий же, здоровенный парень, которому боцман вручил абордажную саблю, пошел с нами; и, хотя он молчал, мне показалось, что отчасти ему передалось наше беспокойство; что же касается меня, то я не жалел, что он стал моим спутником.