Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье (рассказы)

Вскоре над судном послышался страшный рев, а затем издали донесся вой, стремительно перераставший в пронзительный свист, и через минуту порыв ветра чудовищной силы, ударив в левый борт судна, положил его на правый борт. Долго оно лежало на боку, погрузившись в воду почти до комингсов люков [10] Второй помощник, державшийся за леер, проходивший через срез полуюта, мне об этом рассказывал впоследствии; ему оттуда были видны главные палубы. — Прим. автора. . Затем оно выпрямилось, медленно и неохотно, освободившись, наверно, от сотен тонн воды.

Опять наступил короткий период затишья, а потом вновь раздался вой приближающегося ветра. Он обрушился на нас, но на сей раз судно выдержало его натиск и не легло на борт.

С этого момента непрерывно ревущий ураган нес нас вперед по волнам… Вихрь прошел, и у нас появилась надежда на спасение — надо было только продержаться еще несколько часов.

Когда ветер снова начал свирепствовать, помощник с кем-то из матросов встали у штурвала, но, несмотря на все их искусство, судно несколько раз черпало воду кормой [11] Мы черпали воду кормой главным образом, вероятно, потому, что замедлился ход судна — из-за того, что мы потеряли большую часть рангоута во время смерча, а часть такелажа волочилась по воде. Но, слава богу, мы не получили пробоин! — Прим. автора. ; ибо рядом с нами по-прежнему ходили буруны и валы, а ветер, хоть вихрь и миновал, не успел стихнуть, и нас окружало Пирамидальное море, так и не уступившее место обычным штормовым волнам, которые, хоть и огромного размера, позволяли судну противостоять им.

Чуть позже несколько человек во главе с первым помощником, оставившим вместо себя у штурвала матроса, спустились с топорами и ножами на главную палубу, намереваясь обрубить рангоут, сломанный во время урагана. Через час, в течение которого мы много раз подвергались смертельной опасности, нам удалось освободиться от обломков. Затем мы, промокшие, поднялись обратно на ют, где стюард, мертвенно-бледный и испуганный, налил нам из деревянной бадьи по чарке рома. Было решено развернуть судно носом к волнам и идти с наветренной стороны. Чтобы утихомирить стихию, мы уже вылили за борт два мешка жира (и это нам следовало сделать давно), ибо хотя нас по-прежнему постоянно заливало, но не так, как раньше.

Мы протянули трос с носа прямо на ют, где занялись с нашим плавучим якорем, походившим на огромный мешок, или плавучий якорь, изготовленный из трехслойного брезента. Мы прикрепили к нему наши два мешка с жиром, а затем выбросили его за борт. Когда судно дернулось, мы, положив руль к ветру, быстро поплыли, не особо заливаемые водой. Риск, конечно, был, но гораздо меньший, нежели прежде.

Медленно, с невообразимой медлительностью, истек остаток ночи, минута за минутой, и, наконец, занялся невеселый рассвет, и небосвод залил мрачный, тусклый свет. Повсюду на необозримых водных просторах катились валы волн. А что же наше судно?! Оно представляло собой печальное зрелище. Бизань-мачта сломалась примерно в дюжине футов от палубы; грот-мачту снесло, как и джиггермачту. Я пробрался к срезу полуюта и оглядел палубы. Шлюпок не было. Железные люки шпигатов были либо погнуты, либо сорваны. С правого борта, напротив уцелевшего обломка бизань-мачты, в стальном фальшборте зияла огромная с рваными краями дыра, куда, должна быть, ударила рухнувшая мачта. В некоторых местах — там, куда упал рангоут, — леер брамстеньги был сломан или погнут. Стенка тиковой рубки была пробита, и вода при каждом крене с ревом врывалась и вырывалась из нее. Исчезла овчарня, а также — как я узнал впоследствии — и свинарник.

Мой взгляд скользнул дальше, и я увидел, что волна проломила перегородку полубака, и захлестывавшие нас большие волны, проникая внутрь, вытекали обратно, унося с собой то отломанную доску, то мужской ботинок, то еще какой-то предмет. На главной палубе я увидел в разных местах два матросских рундука: заливавшая палубу вода носила их то туда то сюда. И тут я внезапно вспомнил о бедолаге, сломавшем руку, когда мы обрубали на форстеньге оборванные снасти. И вот когда буря стихла уже настолько, что я начал подумывать о том, чтобы попытаться добраться до бака, я услышал рядом с собой голос первого помощника. Вздрогнув, я обернулся. Он тоже, видно, заметил пролом в перегородке, ибо велел, чтобы я крикнул ему, когда появится возможность перебраться туда.

Так мы и поступили и еще больше конечно же промокли, так как по-прежнему черпали воду десятками тонн. Более того, опасность была значительно больше, чем можно было подумать, поскольку нас легко могло смыть за борт с палубы вместе с одной-двумя тоннами воды, выливавшейся через оставшиеся без люков шпигаты.

Добравшись до полубака, мы отворили левую дверь и вошли внутрь. И словно ступили в сырую, мрачную пещеру. Вода здесь капала с каждой балки и пиллерса. Мы с трудом пробирались по скользкой палубе туда, где оставили на койке сломавшего руку матроса. В тусклом свете мы увидели, что матрос и койка исчезли, остались лишь стальные борта судна. Все койки и крепления, а также матросские сундуки унесла вода. Уцелели только какой-то промокший лоскут и мокрый лежак койки. Мы с помощником молча переглянулись.

— Бедняга! — сказал он. Глядя на место, где была койка, помощник снова жалобно произнес: «Бедняга». Затем он, посуровев лицом, повернулся и вышел на палубу. И тут же о борт разбилась более мощная, чем предыдущие, волна, с ревом пронесшаяся по палубам и ворвавшаяся через разбитую перегородку и левую открытую дверь внутрь. Она закружилась у бортов, подхватила и швырнула нас, затем пронеслась через пролом и дверной проем, унося с собой помощника. Последнему удалось ухватиться за перемычку двери, иначе, как я убежден, его унесло бы через открытый люк шпигата. Это была бы жестокая шутка судьбы, особенно после того, как он уцелел во время циклона.

Посмотрев в сторону полубака, я увидел, что оба трапа, ведущие на него, исчезли; впрочем, мне удалось вскарабкаться наверх. Здесь я выяснил, что оба якоря оборвало, а леера смыло, остались лишь одни пиллерсы. Также за бушпритом пропал и утлегарь, а весь такелаж либо валялся в передней части полубака, либо волочился за бортом по воде.

Мы прошли на корму и сделали перекличку. Оказалось, что отсутствуют лишь те два матроса, о которых я уже упоминал, а также матрос, застрявший между леерами на юте и находившийся теперь на попечении стюарда. С этого момента волнение на море постепенно пошло на убыль и вскоре перестало представлять для нас опасность, поэтому мы занялись уборкой судна. После нее одна вахта улеглась спать на полу кают-компании, а другой была дана команда «вольно». В этот и последующий день море от часа к часу становилось все спокойнее, и уже с трудом верилось, что еще совсем недавно мы и не чаяли сохранить свою жизнь. Наступил второй вечер, тихий и безмятежный, обвеваемый ветерком, не страшнее легкого летнего бриза, и с идиллической картиной постепенно успокаивающегося моря. Тем же вечером, около семи склянок, большой шедший наперерез нам теплоход замедлил ход, и его капитан спросил, нужна ли нам помощь, ибо даже при лунном свете было заметно, сколь весомый урон понесло наше судно. Однако наш шкипер отказался от этого предложения, и капитан большого судна, пожелав нам всяческих благ, поплыл дальше по лунной дорожке, и вскоре в ночной тиши мы остались одни, уже не испытывая страха за собственную жизнь и обогащенные новым опытом.