Джон Адамс - Нежить

Рассказ «Прекрасные вещи» вдохновлен гневом, который вызывают у Палвик разного рода политики, пытающиеся использовать трагедию одиннадцатого сентября как подпитку для своих кампаний или для разжигания войны. «Я начала задаваться вопросом: если бы все эти мертвые люди вернулись, о чем бы они нас попросили?» — говорит она. Судя по этой истории, автор не думает, что у мертвых были бы те же планы, что у живых.

Расти Керфаффл стоял на брезенте в роскошном офисе в деловой части города. Брезент был расстелен на чудесном шерстяном ковре, стены офиса оклеены спокойными однотонными обоями, стол перед Расти сработан из полированной древесины лиственных пород. На столе стояло пресс-папье — хрустальный шар с пурпурным цветком внутри. Шар сверкал в струившемся из окна солнечном свете, а цветок светился, будто горел. Расти желал это пресс-папье; любовь к хрустальному шару была сравнима с голодом. Но мужчина, который сидел за столом, не дал бы Расти пресс-папье.

Мужчина, сидевший за столом, был в дорогом костюме и имел напряженное выражение лица. Рядом с ним помощник блевал в ведро для бумаг.

— Сэр, — сказал помощник, подняв голову над ведром ровно настолько, чтобы успеть выдохнуть свое замечание. — Сэр, я думаю, это будет пиар-катастрофа.

— Заткнись, — сказал мужчина за столом, и помощник возобновил свое занятие. — Ты. Ты понимаешь, что мне от тебя надо?

— Конечно, — отвечал Расти, стараясь не глазеть на пресс-папье. Он знал, каким гладким и тяжелым будет оно в его руках, он жаждал обладать им. В этой драгоценной сфере был свет, была жизнь — маленький мир.

Наряд Расти когда-то был костюмом, теперь он превратился в сплетение сгнивших волокон. У Расти зудело ухо, но, если бы он его почесал, оно бы отвалилось. Он был мертв уже три месяца. Если ухо упадет на пол в этом роскошном офисе, мужчина за столом может и не разрешить Расти прикоснуться к пресс-папье.

Мужчина выдохнул, издав звук, напоминающий храп лошади.

— Хорошо. Ты сделаешь то, что мне от тебя надо, и получишь право на еще одну дневную прогулку. Все понял?

— Конечно, — сказал Расти.

И еще он понял, что прогулка будет первой частью. Мужчина за столом должен будет переоживить Расти и остальных, прежде чем они сделают то, о чем их просят. При оживлении они получают право на однодневную прогулку вне зависимости от того, выполняют они приказы или нет.

— Теперь я могу подержать пресс-папье?

Мужчина улыбнулся. Улыбка его не была дружеской.

— Нет, пока нет. Ты был не очень симпатичным человеком, когда был жив, Расти?

— Это правда. — Расти старался не обращать внимания на зудящее ухо. Пальцы его тоже покалывало от желания прикоснуться к пресс-папье. — Не был.

— Я все о тебе знаю. Я знаю, что ты обманывал жену. Мне известно о твоих инсайдерских операциях. Ты был моральным уродом. Расти. Но сейчас ты герой, не так ли? Потому что ты мертв. Твоя жена считает, что ты был святым.

«Это маловероятно», — подумал Расти. Линда умела наставлять рога не хуже его самого, а может, даже и лучше. Если она извлечет из его смерти выгоду, он не станет ее винить. Он бы так же поступил, если бы умерла она. Расти был рад, что для него все это в прошлом. Жизнь была слишком сложной и запутанной штукой.

Расти невозмутимо смотрел на мужчину за столом; галстук мужчины отражал искры от пресс-папье. Помощник продолжал блевать. Мужчина за столом выдал еще одну фальшивую улыбку и сказал:

— Это твой шанс стать настоящим героем, Расти. Ты это понимаешь?

— Конечно, — ответил Расти, потому что именно это хотел услышать мужчина.

Солнце скрылось за облаком, и пресс-папье сверкало не так ярко. Оно было столь же соблазнительно, как и прежде, но не таким мучительным образом.

— Хорошо. Потому что, если ты не справишься, если скажешь не то, что надо, я расскажу твоей жене, чем ты в действительности занимался при жизни, Расти. Я расскажу ей, каким ничтожеством, каким дерьмом ты был. Ты больше не будешь героем, Расти.

Помощник снова поднял голову от ведра. Вид у него был изумленный. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же захлопнул его вновь. Расти улыбнулся бедолаге. «Может, я и был дерьмом и ничтожеством, — подумал он, — но я никогда не шантажировал трупы. Даже твой подхалим помощник понимает, какой ты моральный урод».

Солнце вышло из-за облака, и пресс-папье снова засверкало.

— Договорились, — сказал осчастливленный Расти.

Мужчина за столом наконец немного расслабился. Он откинулся в кресле. Он стал снисходительным и откровенным.

— Хорошо, Расти. Превосходно. В виде исключения ты совершишь один правильный поступок, так? Ты поможешь мне убедить всех этих трусов, что пора оторвать задницы от насиженных мест и заняться делом.

— Да, — сказал Расти. — Я совершу правильный поступок. Спасибо за предоставленную возможность, сэр. — На этот раз он был серьезен.

— Не за что, Расти.

Расти чувствовал, что вот-вот начнет ерзать, как щенок.

— Теперь я могу взять пресс-папье?

— Да, Расти. Подойди и возьми.

Расти осторожно, чтобы не сойти с брезента, шагнул вперед и схватил пресс-папье. Оно было таким же гладким, таким же тяжелым и восхитительным, как он и предполагал. Расти прижал пресс-папье к груди. Хрустальный шар приятно холодил пальцы, и Расти начал укачивать его, как младенца.

Расти никогда не понимал тонкости науки оживления мертвых, но полагал, что это и не важно. Вот результат — он воскрешен. Но Расти знал, что технология оживления жутко дорогая. Когда ее только придумали, горюющие родственники умерших раскошеливались на страховки, перезакладывали имущество, залезали в страшные долги только ради того, чтобы провести еще один день с любимыми, которых они потеряли.

Эта тенденция не продлилась долго. Мертвые не были приятны в общении. Технология работала только с теми, кто не был забальзамирован или кремирован, потому что оживлять следовало более или менее целые и более или менее не изменившиеся химически трупы. Таким образом, чаще всего оживляли жертвы несчастных случаев и самоубийц — внезапно умерших, неожиданно умерших, тех, кто умер не попрощавшись. Нелюбимых, искалеченных, израненных.

Мертвые пахли, они на глазах разлагались — быстрее или медленнее, в зависимости от того, сколько времени прошло между смертью и тем мгновением, когда их оживили. Они теряли пальцы и носы. Они оставляли после себя собственные частички, будто сувениры на память. И оживленных очень мало интересовали хитросплетения мира живущих. Их притягивали другие вещи. Они любили цветы и животных. Они любили играть с едой. Открытые краны приводили их в восторг. Первый из оживленных, мистер Отис Мэгрудер, погиб, врезавшись в дерево, когда катался на лыжах. Все двадцать четыре часа своей второй жизни он просидел на подъездной дорожке к своему дому и лепил пирожки из земли, пока его жена и дети рассказывали ему, как сильно они его любят. Всякий раз, когда кто-либо из родственников мистера Мэгрудера страстно признавался ему в любви и преданности, он кивал и произносил: «Угу». Потом Отис в очередной раз запускал пальцы в землю и улыбался. На восемнадцатом часу, когда его жена, отчаявшись, спросила, что еще ему рассказать и может ли она ему что-нибудь дать, он поднял голову и спросил: «У тебя есть пластмассовое ведерко?»