Виктор Степаков - Мистический Петербург

Так же было и в ту ночь. На улице тихо: ни ветра, ни шума машин. На небе низкая луна. Читаю Гриммельсгаузена, но нет-нет да прислушаюсь к тишине.

В полночь в сон потянуло. Решил прилечь. И тут слышу, как в коридоре скрипнула дверь. Осторожно, почти неслышно, но скрипнула.

Выглянул из дежурки. В коридоре свет тусклый, рассеянный, там, где двери, — темно, ничего не видно. Как-то не по себе стало. Однако, думаю, пойду погляжу, почему дверь открылась.

Пошел, а чтобы уверенности себе придать, ступаю твердо, шаги отдаются гулким эхом. И тут замечаю, нет, даже скорее чувствую — впереди, в темноте, какое-то едва уловимое движение.

Отчетливо вспоминаю: «Закройся и не выходи, что бы ни случилось!» Медленно отступаю в дежурку, захлопываю дверь и щелкаю задвижкой.

По коридору шорох быстрых шагов, обрывающихся у самой двери. Потом снаружи дверь сильно тянут за ручку. Она подается на несколько миллиметров, дальше не пускает задвижка. В щели мелькает неясный, темный силуэт, и в дежурку просачивается явственный сладковатый запах трупа.

В следующее мгновение я с дикой силой вцепляюсь в дверную ручку. А из коридора что-то безумно жуткое пытается поникнуть в помещение. Царапает дверь, дергает ручку, шарит по косякам и стенам, и все это происходит при полном молчании, не слышно даже тяжелого дыхания. Только тянет из-за двери запахом формалина и холодом.

Вместе с рассветом в коридоре наступает гробовая тишина. Никто больше не царапает, не рвется в дверь. Но я еще долгое время не могу выпустить ручку: так и стою, вцепившись в нее побелевшими от напряжения пальцами.

Настойчивый звонок возвращает меня к действительности и заставляет распахнуть дверь. Коридор обычен и пуст: оттого кажется, что все происходящее ночью было диким, кошмарным сном.

Замок, как всегда, заедает, и я долго не могу его открыть. Наконец мне это удается. На крыльце весело скалится сменщик.

— Ну, ты и здоров спать! Битый час звоню! — изумляется он.

Я невнятно мычу о том, что здорово перебрал спирта, ничего не слышал и что вообще меня лучше сегодня не трогать.

Рабочий день в самом разгаре, а я никак не могу заставить себя уйти домой. Нервно курю на крыльце служебного входа и отчаянно пытаюсь понять, что было ночью — реальность или сон. Рядом курит старший прозектор, о чем-то меня спрашивает, я ему что-то отвечаю, а у самого в голове только одна мысль: «Это был сон, этого не может быть!»

Тут на крыльцо выходит практикант:

— Андрей Андреевич, странный случай. Готовлю на вскрытие труп утопленника, ну того, что привезли позавчера, а у него под ногтями полно белой краски.

— И что же тут странного? — лениво спрашивает старший прозектор.

— Краска засохшая, старая, но надломы и срывы ногтей на руках трупа, по моему мнению, посмертные, свежие.

Они уходят, а я подхожу к двери в дежурку. На высоте человеческого роста, на гладкой белой поверхности отчетливо проступают полукруглые царапины и неровные сколы…

Последнее, что я успел сделать в этом поганом месте, так это позвонить Митричу. И когда на том конце провода раздался его хрипловатый голос, выдохнул в трубку свистящим шепотом:

— Митрич, спасибо тебе, с меня ящик водки!

— У одной бабы сын погиб, школьник. Во дворе с горки катался, свалился оттуда и так неудачно, что шею себе свернул. Ладно, похоронили пионера.

И вот однажды просыпается баба среди ночи и чувствует, словно с улицы зовет ее кто-то. Она к окну. На улице темно, только лампа над детской площадкой качается, горку освещает, а на горке стоит мальчик и пристально смотрит в окно.

Баба пригляделась и обмерла. В мальчике том сына своего узнала! Когда хоронили, галстук пионерский ему повязали, вот по галстуку она его и узнала. А пионер ей рукой знак подает, мол, выходи.

Она понимает, что выходить не нужно, но ничего поделать с собой не может. Накидывает подвернувшуюся одежонку — и на улицу.

На горке — пусто, никого нет. Мальчик стоит на углу дома и оттуда ей машет. Она не хочет, но идет, будто в спину толкают. До угла дошла, а мальчика и там нет, он ее уже из-за дороги подзывает.

Жила она на Краснопутиловской улице, неподалеку от Красненького кладбища, и сына на этом кладбище схоронила. Вот и видит, что он ее к себе на кладбище заманивает. А на улице тихо, снег белеет, да слышно, как на Красненьком завыло вдруг что-то, ровно собака бродячая, — протяжно, тоскливо и жутко.

Чем ближе к кладбищу, тем больше она понимает, что никак нельзя ей туда, а идет! Хотела перекреститься, рука как чужая: не слушается, не поднимается.

Так и дошла до самого входа. Смотрит, ворота разомкнуты, мальчик за ними стоит и ее нетерпеливо манит. Бог весть откуда женщина силы нашла, но только сумела на пионера крестное знамение наложить. Тот посинел, затрясся от злобы, пальцем вот так погрозил и пропал.

Утром сторож кладбищенский вышел из сторожки ворота открывать и видит: сидит перед ним в сугробе баба, сидит и крестится. Хорошо, что сторож в тот день рано проснулся, а то бы она насмерть замерзла.

Пионер этот за ней еще несколько раз приходил. Только она его теперь верной молитвой встречала. Молитву прочтет, перекрестит, пионер в окно погрозит и исчезнет. И ничего худого ей сделать не может.

— Не знаешь Финского Койрово? Южное кладбище где находится, знаешь? Вот это и есть Финское Койрово. Это сейчас там кладбище, а еще недавно был лесной массив. И мало кто знал, что здесь грибное место, и главное — рядом с городом. Доехал на автобусе до Пулково и напрямик, по полям, ходу примерно 20 минут.

Как-то поехали мы сюда с товарищем. Кладбище уже существовало, но было на нем всего несколько участков захоронений.

Приехали утром, набрали подосиновиков, решили чуток передохнуть. Остановились на поляне, малость выпили, закусили. День солнечный, и, понимаешь, сморило нас. От силы грамм по 150 приняли, а сон навалился, будто по литру выпили.

Проснулся я первым. Смотрю — темнеет, туман поднимается густой, плотный. Думаю: «Угораздило, теперь до дому только к ночи доберемся». А у самого на душе нехорошо, неспокойно и ощущение такое, что не одни мы тут.

Когда с земли вставал, показалось: словно за ближнее дерево кто-то спрятался. Но темнело быстро, туман клубился, толком не рассмотрел. Товарища разбудил, а сам отошел к краю поляны, оправиться.

Слышу, ветка хрустнула. Обернулся и вижу: из-за дерева выходит бледный мужчина и на товарища надвигается. Вначале подумалось, что грибник. Пристальнее глянул, а на нем галстук, рубаха белая, черный костюм. Все мокрое, в желтых разводьях от глины. Лицо распухшее, в трупных пятнах, кожа клочьями висит, и кости черепа наружу выступают!