Александр Варго - Химера

– И что дальше? – спросил Леонидыч хмуро.

– Дальше-то? Напужался я до усрачки. Сразу понял, хто такой. Ну, думаю, конец мне. Увидит – под воду утащит. Здоровенный черт… Я, значит, за весло. Думаю, подплывет ближе – по башке огрею. Хотя что ему весло! Не проймет. Но ничего другого под руками не было… Стою, значит, жду. Поджилки трясутся. А он – плюх! – и под воду ушел. Только фыркнул напоследок да хвостом по воде опять… Меня, слава те господи, не заметил. Иначе бы к моей старухе на тот свет отправил на свиданьице.

Дед Матвей налил себе и быстро выпил. Леонидыч с сомнением посмотрел на Митю.

– Кто же он такой? – спросил инспектор.

– Фараончик, – объяснил старик, выдыхая алкогольные пары. – Фараончик его звать. Нечистый дух. Человек и рыба – пополам.

– Как русалка, что ль?

Матвей будто не услышал реплики.

– Я от своего деда слыхал, еще до войны, а тот от своего. Рассказ про них. – Старик заговорил одержимо, недобро сверкая глазами из-под кустистых бровей. – В Библии что написано? Когда Моисей с евреями из Египта шел, встало перед ним море. Что делать? Сзади фараон с войском. Нагонит – всех в клочья порубит. Беда! Увидел это Господь и раздвинул воды, чтобы евреи, значит, перешли на другой берег, а над войском фараона воды-то сомкнул. Потонули все – люди, кони, колесницы. Все до единого, все войско… Утопленникам энтим Господь упокоиться не дал. За то, что евреев мучили, в наказанье сделал страшными: голова у них человечья, а тулово рыбье. Руки сделал, как грабли. Голос оставил – глухой, как из бочки…

Мите живо вспомнились рассказы о голосе в прибрежных кустах. Страх пронизал его до костей.

– Фараоновы слуги они, потому и названы – фараончиками, – хрипел дед Матвей. – Положил им Господь обитать в энтом виде до светопреставленья. Вот и рассеялись по миру, ждать своей участи. Попрятались – кто в озеро, кто в реку. Живут в пещере на дне, а питаются людьми. Хватают и тащат себе в логово. Любят они человечину. Для них это как для нас огурчиком солененьким похрустеть. Раньше как говорили, если пошел человек на реку и не вернулся? А, как? Фараончик забрал, во!

– Фараончик, значит, – скептически произнес Леонидыч, разглядывая в просвет мутный стакан.

Матвей хрипло перевел дух.

– Я все думаю, зачем он сейчас-то вылез. Дед говорил, сто лет не являлся, а тут на тебе. Есть одна мысля. Раньше народ божьего гнева боялся, стерегся. А сейчас забыли страх, грешат напропалую. Вот и кара пришла. Потому что сказано к римлянам: возмездие за грех – смерть!

И дед решительно грохнул кулаком по столу. Леонидыч недовольно скривился, но промолчал.

– Скажите, – спросил Митя, – можно его убить?

– Фараончика? Убить? – Матвей агрессивно надвинулся на биолога. – Попробуй. Нет, ты попробуй! А я на тебя посмотрю. Умом он хитрый, как человек, а телом верткий, как рыба. – Он вытянул костлявую руку и больно ущипнул Митю за плечо. – У тебя вот кожа, а у него броня! А силища-то – не ровня твоей!.. Только ты его сначала найди. Ни за что не найдешь. Водного духа захотел найти, видал! Он тебя первый найдет. И всех вас сожрет, всех!!.

Леонидыч с шумным выдохом поднялся из-за стола.

– Пора нам, дед. Спасибо за угощение. Бутылку себе оставь, не пропадет, думаю. Пошли, Димка.

Захмелевший Митя не сразу услышал Леонидыча. Перед глазами ожили картинки из далекого детства…

Отец учил его плавать с пяти лет. Это было на Яхоти, где стоял дом матери отца, бабушки Вари – тихой старушки, которая потеряла мужа на войне, вырастила двух сыновей и дочь Ангелину. Пляж на реке отсутствовал; его заменяла глинистая рытвина в крутом, поросшем травой склоне. Рытвину называли «купалкой». Заходить в воду там было очень неудобно: илистое дно резко уходило вниз. Для детского плавания вариант не самый подходящий. Но Митя помнил, что учился именно там.

Из тех уроков в голове сохранилось только два образа. Первый: солнце было жарким, а вода ледяной. Второй: отец был большим, как великан; он поддерживал сына под живот, веля грести, не паниковать и не бояться. Но Митя этого не понимал, рвался из рук, едва отец подводил его к глубине, и думал, что никогда не научится этому сложному искусству взрослых. Когда он пойдет в первый класс, то все будут показывать на него пальцем и дразниться, потому что в первом классе плавать умеют все. Эти мысли заставляли его пробовать снова и снова.

Большего он не помнил, но к семи годам уже плавал с отцом по течению до скользкого маленького плота, на котором местные женщины полоскали белье. В девять он на спор переплывал реку туда и обратно, «рыбкой» нырял с берега, на минуту и больше задерживал дыхание под водой и чувствовал себя королем стихии. Отец все реже сопровождал его в походах на реку, и Митя отправлялся туда один или с друзьями, зачастую забывая спросить разрешения родителей.

Сейчас, спустя восемнадцать лет, Митя уже не помнил, что ему понадобилось в тот день на другом берегу реки. Он лишь помнил, что было солнечно, из включенного радиоприемника лился голос Валерия Сюткина, поющего о дороге в облака. На плоту две женщины полоскали белье, их деловитое «чвак-чвак!» частично заглушало звук радио. Митя плыл через реку, загребая чуть против течения, чтобы не относило в сторону. До берега, поросшего камышом, оставалось совсем немного, как вдруг под водой кто-то схватил его за ногу…

Десятилетний Митя ощутил в спине щиплющий холодок страха смерти. Хватка на ноге была несильной, но достаточной, чтобы утянуть на дно.

Под оглушительные удары сердца Митя сделал отчаянный гребок и дернул стопой. То, что ее держало внизу, на миг ослабило хватку. Он даже успел обрадоваться, но в следующее мгновение упругие пальцы сдавили щиколотку еще сильнее и, повиснув гирей, потащили вниз…

Ему живо вспомнилось, как две недели назад взрослые мальчишки мерили здесь глубину, погружаясь в воду с вытянутыми над головой руками, по которым было видно, достают ли они до дна. На этом месте один из них, самый длинный, ушел вместе с кончиками пальцев. Вынырнув, он деловито сообщил, что дна здесь нет. Помнится, Митю, сидевшего на берегу, особенно поразили эти слова. Дна нет. Словно именно там находилась бездонная расщелина…

Солнце на небе светило все так же радостно. Все так же с берега доносился Сюткин, с плота – размеренное «чвак-чвак» болтаемого в воде белья.

Митя беспомощно уходил на глубину.

Все попытки грести руками окончились ничем. Парализованный ужасом, он даже не мог открыть рот и позвать на помощь. Под конец над водой осталось только лицо.

В ту ужасную секунду Митя осознал, что сейчас уйдет под воду, а женщины будут все так же полоскать белье, солнце будет светить, жизнь в деревне и в остальном мире будет продолжаться. Только все это будет без него. Его утащит на дно чудовище, о котором никто не знает, потому что оно обитает в темной расщелине на глубине, не показываясь на глаза людям, терпеливо ожидая своего часа, когда отчаянный мальчишка поплывет над его владениями…