Стивен Кинг - Нужные вещи

— Если только у него нет карты, — прошептал Туз. — А у меня она есть.

Схватив кирку и лопату, он побежал к сараю, возбужденный, с раздувающимися ноздрями и грязными, седеющими волосами, уныло болтавшимися по обеим сторонам лица.

Он увидел старый трейлер и побежал к нему. Уже почти добежав, он обо что-то споткнулся и растянулся на траве. Сел, огляделся и… застыл, потому что увидел такое… Лопата. Со следами свежей земли.

Туза охватило нехорошее предчувствие, очень нехорошее предчувствие. Оно родилось в области живота и расползлось вверх до груди и вниз до самой мошонки. Его губы медленно растянулись в пугающем оскале.

Он вскочил на ноги и заметил каменный маркер, лежащий неподалеку, грязной стороной кверху. Его явно недавно перевернули. Кто-то опередил его… и, судя по всему, совсем ненадолго. Кто-то отнял у него сокровище.

— Нет, — прошептал Туз. Это слово выпало из его оскаленного рта, словно капля зараженной крови или отравленной слюны. — Нет!

Рядом с лопатой и опрокинутым камнем он обнаружил горку рыхлой земли, которой была небрежно присыпана яма. Забыв про свои инструменты и лопату, оставленную безымянным вором, Туз упал на колени и принялся разгребать землю голыми руками. В считанные секунды он откопал жестянку от консервированных ананасов.

Вытащил ее и сдернул крышку.

Внутри был только белый конверт.

Туз схватил его и разорвал. Из конверта выпали две вещи: сложенный листок бумаги и конверт поменьше. Туз решил, что со вторым конвертом он разберется потом, и расправил письмо. Оно было отпечатано на машинке. У Туза челюсть отвисла, когда он увидел вверху листа свое имя.

[34]

Туз выпустил листок из онемевших пальцев и вскрыл второй конверт. Из него выпорхнула долларовая купюра.

Я решил «все поделить, и поделить честно» и оставил тебе ровно столько, сколько ты заслужил.

— Ах ты, ублюдок синерожий, — прошептал Туз и подобрал долларовую бумажку трясущимися руками.

Добро пожаловать в родной город, Тузёл!

— Ты, недоносок! Тварь ПОДЗАБОРНАЯ! — Туз заорал так громко, что чуть не сорвал себе голос и слегка охрип. Эхо услужливо возвратило приглушенное: …борная… борная… борная…

Он принялся было рвать доллар на куски, но тут же усилием воли заставил себя остановиться.

He-а. Так не пойдет, Хозе.

Эту бумажку он сохранит. Этот сукин сын захотел Папашиных денег, так? Он украл то, что по праву принадлежит последнему из живых родственников Папаши, так? Хорошо. Замечательно. Просто прекрасно. Он их получит. Все до единого. Туз лично за этим проследит. Когда он отрежет яйца этому выродку своим перочинным ножом, в получившуюся дырку отлично сядет эта самая долларовая купюра.

— Тебе нужны деньги, Папуля? — спросил Туз тихим, мечтательным голосом. — Ладно. Ладно, согласен. Нет проблем. Никаких… на хрен… проблем.

Он поднялся на ноги и побрел обратно к машине одеревенелой, шатающейся походкой. Приближаясь к машине, он уже почти бежал.

Примерно без пятнадцати шесть над Касл-Роком сгустились странные сумерки; над южным горизонтом громоздились мрачные грозовые тучи. С той стороны уже доносились глухие, но мощные раскаты. Гроза надвигалась на город. Уличные фонари, управляемые центральным светочувствительным реле, загорелись в полную силу почти на полчаса раньше, чем обычно в это время года.

Нижняя часть Главной улицы гудела, как растревоженный улей. Ее всю запрудили машины полиции штата и микроавтобусы телевизионщиков. В теплом, неподвижном воздухе трещали и завывали рации. Телевизионные техники тянули кабели из машин и орали на людей — в основном на детей, — которые спотыкались и путались в растянутых проводах, прежде чем кабель успевали прикрепить к асфальту клейкой лентой. Фоторепортеры из четырех городских ежедневных газет стояли за баррикадами у муниципального здания и делали снимки, которые появятся на первых страницах завтрашних выпусков. Несколько зевак из местных — впрочем, их было на удивление мало, хотя на это никто не обратил внимания, — вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть происходящее. В жарком свете юпитера стоял телекорреспондент и записывал репортаж на фоне муниципального здания.

— Сегодня днем волна бессмысленного насилия просвистела над Касл-Роком, — начал он и запнулся. — Просвистела? — с отвращением повторил он. — Черт, давай все сначала.

Слева от него другой телевизионный деятель наблюдал, как его съемочная группа готовит все необходимое для прямого эфира, который должен был начаться через двадцать минут. Зеваки больше таращились на знакомые лица корреспондентов и телеведущих, чем на полицейские ограждения и то, что было за ними. Как раз там смотреть было особенно не на что после того, как два санитара из «скорой помощи» вынесли тело несчастного Лестера Пратта в черном пластиковом мешке, загрузили его в машину и уехали.

Верхняя часть Главной улицы, свободная от синих мигалок машин полиции штата и ярких пятен света от телевизионных прожекторов, была почти пуста.

Почти.

То и дело к «Нужным вещам» подъезжали одинокие машины. То и дело отдельные пешеходы не спеша подходили к новому магазину, в котором были опущены шторы и не горел свет. То и дело кто-нибудь из зевак отделялся от толпы и поднимался по улице, минуя пустырь, где стоял «Эмпориум Галлориум», проходил мимо ателье Полли Чалмерс, закрытого и погруженного во тьму, и подходил к двери под зеленым навесом.

Никто не замечал этого ручейка посетителей: ни полиция, ни телевизионщики, ни газетчики, ни праздношатающиеся зеваки. Все они смотрели на МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ, повернувшись спиной к другому месту, всего в трехстах ярдах оттуда, где совершалось самое главное преступление.

Если бы какой-нибудь незаинтересованный наблюдатель решил пронаблюдать за «Нужными вещами», то довольно скоро он обнаружил бы закономерность в поведении посетителей. Человек приближается. Человек видит на двери табличку:

ЗАКРЫТО ДО ПОСЛЕДУЮЩЕГО УВЕДОМЛЕНИЯ

Человек отступает назад, причем выражение лиц у всех совершенно одинаковое — разочарование и досада. Они все выглядят, как наркоманы в ломках, обнаружившие, что торговец не появился в назначенном месте, как обещал. Что же мне теперь делать?! — кричали их лица. Большинство еще раз подходили к двери, чтобы перечитать табличку, как будто второй, более пристальный взгляд каким-то образом поменяет написанное.