Михаил - Московский завет

- Ерунда! Со смертью ничего не заканчивается, – заметил неожиданно оживившийся генерал-губернатор. – При ком, позвольте спросить, тогда состоят умершие души? Кому платят подати, кому несут повинности? Не предоставлены ли они сами себе? Перед чьим, в конце концов, грозным ликом они смиряются?

Ростопчин с торжествующим видом прошелся вокруг красного шара и, зависая над ним, стал чеканить фразу за фразой не терпящим возражения тоном:

- Вы, милостивый государь, начитались дурных вольнодумных книжек и теперь несете всякую чепуху. Государь и после своей кончины власть над подданными имеет. Мертвый властвует над целыми поколениями, царит над душами в своем некрополисе, и как некий гений правит миром до конца времен!

- Когда партия сыграна, переиграть ее уже не возможно. Не так ли, Федор Васильевич? - Спросил Брюс, не обращая внимания на пафосную речь генерал-губернатора. – У меня еще одно предложение будет. Почему бы вам вместе со всеми своими неограниченными полномочиями не полезть ко мне в рот? Так сказать, шмыгнуть в пасть?

Брюс нагло расхохотался, а разъяренный подобной выходкой старика Ростопчин неожиданно для себя со всей силы влепил кием по красному шару. Да так, что, описав дугу, он перелетел через борт и гулко покатился через залу по начищенному до зеркального блеска паркету.

«Ах-х-х…» - раскатисто громыхнули царственные головы и, генерал-губернатор ощутил, что мир стал вращаться быстрее и быстрее, затягивая его в незримую воронку.

Ростопчин раскинул руки, со всей силой пытаясь вырваться из губительного круговорота. Но усилия были тщетны, его стремительно притягивало к красному шару, засасывало в раскрытый рот Якова Брюса, который становился зияющей бездной, бездонной и бесконечной пустотой, сияющей, но не возвращающей света тьмой…

Забытье было холодным, серым, обволакивающим. Томило душу вязкой трясиной, из которой не удавалось вырваться, как застрявшему в топкой жиже разбитых осенних дорог почтовому дилижансу…

Генерал-губернатор бредил. Ему чудилось, что измученные дождем и дорогой возничие спрыгнули с облучка и ушли в поисках выпивки и ночлега, пассажиры, забросив багаж, разбрелись по окрестностям. Остался один сосед, но и он, кажется, уже умер…

- Ваша светлость… - раскатисто громыхнул над головой гром, - ваша светлость…

«Эко громыхает, словно басит дьяк!» - мелькнуло еще в спящем уме Ростопчина и, представляя себя уже стоящим на обедни среди по-праздничному вырядившейся московской публики, постарался придать лицу выражение торжественности и значимости.

- Неугодно ли откушать кофию-с? – продолжал громыхать бас уже над самым ухом генерал-губернатора. – Остывший ваша светлость не жалует!

Приоткрывая глаза, Ростопчин увидел над собой застилающую пространство спальни широкую лопату бороды, от которой пахло анисовой водкой, луком и кислой капустой.

- Что же ты, сукин сын, в самую душу мне разорался? – Ростопчин вцепился денщику в бороду и услышал, как сгрудившись на серебряном подносе зазвенела фарфоровая посуда. И этот звук показался ему приятной, и ласкающей слух мелодией привычной размеренной жизни.

Не дожидаясь, когда приборы упадут на постель, генерал губернатор разжал пальцы, но лишь для того, чтобы отпустить денщику звонкую затрещину.

- Почему, сволочь, с зарей не разбудил? Веленного знать не хочешь? Всю ночь водку жрал, а потом дрых без задних ног? - отчитывал резко, раскатисто, словно обращался не к ошалевшему пьяному слуге, а командовал выводимыми на парад войсками.

- Никак нет-с, - раскрасневшись, пучил глаза денщик. - Будил, как и полагается, да только ваша светлость стращала меня французскими чертями и грозилась живьем в бочку законопатить. Вот я со страху выпил штоф десятириковый. Всего-навсего!

- Ведь про все врешь, сволочь! Я вашего брата насквозь чую! Или хочешь сказать, что тебе так со штофа голову обносит? Смотри у меня! – Ростопчин пригрозил пальцем и кивнул на прижатый к груди поднос. – Приглашения ждешь? Подавай кофий!

Пробуждение было мучительно трудным, словно с похмелья. Ночной кошмар измотал генерал-губернатора, лишил его прежней четкости мысли и теперь он совершенно не знал с чего должно начаться первое сентября 1812 года.

К Москве подступал Наполеон. Император Александр, втайне считавший нашествие французов небесной карой за смерть батюшки, колебался в принятии самых простых и очевидных решений. Снедаемый угрызениями совести, он даже назначил его, бывшего отцовского фаворита, московским генерал-губернатором и заставил московское население беспрекословно повиноваться новоявленному предводителю. Но дать самого важного, пожаловать уважением в армии, государь не мог. В войсках царил фельдмаршал Кутузов, откровенно посмеивавшийся над потугами Ростопчина примерить роль спасителя Отечества.

Графа более всего бесила эта бутафорная власть над городскими обывателями, парой сотен солдат внутренней стражи да отделением полиции. Парадное, но ничего не решающее генерал-губернаторство в судьбах войны и мира.

«Хорошую роль отвел мне император, - раздраженно думал Ростопчин, поспешно глотая кофе. - Кутузов, значит, Промысел Божий, не убоявшийся сразиться с Наполеоном при Бородине. При главнокомандующем, стало быть, есть место для потешающего публику буффона, который сдал Москву без боя. Пожалуй, в их глазах я и не комедиант, а просто сумасшедший Федька!».

Это прозвище, данное ему еще самой матушкой Екатериной, было особенно для Ростопчина болезненным и обидным.

«Теперь на каждом углу всякий пустомеля потешаться станет, рассуждая о дурачке Федьке, который профукал Москву. Да разве в том вина моя? Назначил бы меня император главнокомандующим, так при Бородине я наголову разгромил Наполеона. Тогда никакой сдачи Москвы и вовсе бы не было! Выбрали меня в козлы отпущения, вот и норовят взвалить все грехи. Потом запоют как на панихиде: «Разве можно чего другого ожидать от сумасшедшего?»

Хотя страх перед приближавшимся неприятелем выгнал из города многих жителей, но несметные московские богатства так и не успели вывести. Торговые ряды все еще ломятся от товаров, склады забиты вином и провиантом, а в опустевших барских домах не попрятано столовое серебро!

Горьким опытом знал тертый жизнью генерал-губернатор, что жажда легкой поживы вот-вот привлечет в Москву негодяев всякого сорта. Придут бежавшие из каталажек тати, просочатся отбившиеся от части дезертиры, налезут оставленные без присмотра окрестные холопы. Накинутся на Москву подобно волчьей стае, растерзают, разорят, растащат великий город по своим звериным норам и схронам. А его, потомка царя царей Чингисхана, наперсника и совопросника великого императора Павла, назовут последним юродивым дурачком Третьего Рима!