Михаил - Московский завет

Согласясь со своими же доводами генерал-губернатор повеселел, но сделанное с усердием грозное бесобойное оружие на всякий случай решил не выкидывать. Мало ли кого можно встретить ночью на Воробьевых Горах. Кто знает, где притаился волк, или куда залег кабан. Одним словом, добрый дрын в неспокойное время вдобавок к нехорошему месту лишним никогда не будет!

Спокойствие графа выдалось недолгим. Не успел благополучно миновать пару оврагов, как смутное чувство тревоги снова овладело неспокойным воображением. Правда, на этот раз не мерещились соглядатаи, но до его слуха стали доносились странные, будто щебечущие голоса. Тут Федор Васильевич подумал, а не затаиться ли ему самому в кустах и там спокойно переждать досветла.

План был бы действительно хорош, но генерал-губернатор отчетливо понимал, что кроме грозящей его жизни опасности, тьма в той же мере дает шанс и на спасение, предлагает ускользнуть из Москвы незамеченным.

Ночь сулила не просто сохранить жизнь и свободу, но и манила славой. Стоило Ростопчину только выйти к русской армии, как он будет провозглашен человеком, в одиночку разгромившим французов. Пророком Илией, погрузившим Наполеона в огненное чистилище.

Поколебавшись пару минут, Федор Васильевич решил идти во что бы то ни стало, даже если на пути предстоит столкнуться с целым выводком зловредных отродий луны.

«Известное дело, чем мельче бес, тем больше от него пакости, - уговаривал себя Ростопчин, примеряясь, как станет крушить супостатов чертополошным колом. - Мы еще посмотрим, кто кого. Теперь я воробей стреляный, и супротив вашего брата не только фигу в кармане имею! С московским генерал-губернатором не побалуешь! Вы у меня, сукины дети, сами соловьями заливаться станете!»

Пока Ростопчин готовился разгонять досаждавших ему бестий, в двух шагах от него вновь стали собираться в сияющий рой маленькие огоньки. В этот раз они окрасились в красный цвет, отчего генерал-губернатор принял их за взметнувшиеся искры, которые бывают, когда прогоревшие угли в костре пошевелят палкой.

«Ага, вот где укрываются мои кромешники!» - сказал себе генерал-губернатор, принимая видение с новой надеждой. Правда, в этот раз, наученный горьким опытом, Федор Васильевич решил поостеречься и кол держать наготове.

Пройдя шагов десять, потом сотню, затем и вовсе с полверсты, он не только не раскрыл хоронящихся партизан, но и не нашел никаких признаков разожженного костра. К своему глубокому разочарованию обнаружил, что вернулся к поросшему осокой черному озеру.

«Странно... Шел-то все прямиком, так с какого ляда мне сюда же ворочаться? Стало быть, кружат бесы…»

Едва Федор Васильевич помянул нечистую силу в разыгравшемся свете полной луны, как противоречащее всем законам рассудка видение, поразило его с новой силой. Потрясенный граф явственно увидел, что по черному опрокинутому на землю водному зеркалу беспрепятственно двигалась отвратительная процессия, подобная тем, что случалась в Средневековой Европе во времена эпидемии чумы. Только вместо покрытых саваном коней и повозок они использовали выросшие до неимоверных размеров, приготовленные искусными поварами соблазнительнейшие блюда.

Впереди, на жареном каплуне, в полуистлевшей сутане некогда пурпурного, а теперь, ржавого цвета, восседал скелет знаменосец, вознося к луне полыхающий от горящего жира остроносый вертел. Легкие порывы ветра раздували полы сутаны, отчего было видно, как пришпоривая каплуна, пожелтевшие кости наездника безжалостно впивались в прожаренные, истекающие соком бока птицы.

Вслед знаменосцу, на жаренных молочных поросятах, вознося факелы к лунному лику, мчалась полуистлевшая свита. Выряженные в камзолы, перевитые пестрыми орденскими лентами, скелеты мерно покачивали приколотыми к шляпам страусиными перьями.

Следом, словно на лавках, на выложенных в полный рост осетрах и стерлядках уселись чины хотя и высокопоставленные, но все же попроще предыдущих. Вместо факелов они держали в руках сальные свечи, чей свет многократно усиливали с помощью кубков из горного хрусталя.

Уже за ними, на жареных дроздах, куропатках, фаршированных щуках, а то и просто на копченых окороках, скакали всяческие прихлебатели, шуты и обласканные дурни, счастливые уже тем, что были приглашены в столь высокую компанию. Они нещадно коптили небо пропитанными жиром волчьими и лисьими хвостами. Те из приживальщиков, чей вид был наиболее ничтожным и гнусным, и вовсе жгли свои обмазанные салом костлявые пальцы.

«Стало быть, это и есть тот самый треклятый Всешутейный Собор! Батюшки святы… - оседая в кусты, тихонечко всхлипнул граф. - Прав, сто крат прав митрополит, сие зрелище будет почище любой бесовщины!»

Очень скоро граф понял, что щипать себя онемевшими пальцами было занятием абсолютно бесполезным. И дремавшая рощица, и выбивающаяся из воды острая осока, и застывшее в лунном свете напоминавшее кляксу озерко были подлинными, на положенном природою законном месте.

Растянувшаяся по озерным водам процессия представляла собой жутчайшую фантасмагорию, и стоило ли удивляться, что оно поразило воображение Ростопчина. Потрясло настолько, что всегда расчетливый граф даже подумал, а не рехнулся ли он от пережитого? Или пришло возмездие за подожженную и уже окрасившую ночь багровым заревом, полыхающую Москву?

Достоверных ответов на происходящие безобразия у Федора Васильевича не было, а разбираться в переживаниях он не видел никакого прока. Лучшим решением было незамедлительно исчезнуть с места мерзкого сборища, а в дальнейшем о пережитом этой ночью благоразумно помалкивать. Как подсказывал многолетний опыт царедворца, не такие страсти забывались, и зрелища почище изглаживались из памяти без следа. Вот потому, когда в жизни Федора Васильевича приключалось что-либо значимое, вместо ответов по существу дела он любил многозначительно замечать: «Не бойтесь ничего: нашла туча, да мы ее отдуем; все перемелется, мука будет».

Впоследствии, когда мучивший и казавшийся неразрешимым житейский вопрос так или иначе сам собой разрешался, всякий убеждался в мудрости и прозорливости Ростопчина, заранее и в присутствии многочисленных очевидцев предрекавшего, что «все перемелется». Казалось бы, пустячок, не стоящая упоминания деталь, однако знающие люди подтвердят, что именно из таких мелочей и складывается репутация, а на таких «пустячках» семимильными шагами восходит человек на вожделенный Олимп, попутно собирая чины и богатства.

Хотя зрелище столь необычной процессии мертвецов овладело вниманием генерал-губернатора, умом он ясно понимал, что надо успеть скрыться до той поры, пока невероятная кавалькада не достигла берега. Стремясь удержать в памяти невообразимое шествие, граф напоследок окинул его взглядом и по-воровски стал пятиться из поросшего кустарником склона.