Михаил - Московский завет

Модест Аполлонович сглотнул горькую слюну, еще отдающую пожарищем, с удовольствием облизал омытые дождем губы и, не раздумывая, вручая свою жизнь в руки Фортуны, устремился в глубь Воробьевых гор.

Неизвестно почему среди нетронутого огнем оазиса Москвы смотрителя тюремного замка вновь охватило навязчивое состояние беспокойства и неуверенности.

«Такая тишина к добру быть не может… - тревожно разносились в голове Иванова звуки собственных робких шагов. - Не иначе за любым кустом смерть поджидает…»

Модест Аполлонович тут же явственно представил, что царевна поймана неприятелем, скорее всего, вовсе вывезена с Воробьевых гор. Увезена в неизвестном направлении и сокрыта в неведомом месте. Однако на этом коварство французов не ограничивалось и, готовясь взять банк, они устраивают засаду на ее спасителя.

Едва смотритель тюремного замка решил, что самое время ретироваться, как до его ушей донесся сдавленный стон.

«Подманивают, черти… - ишь, маночек изобрели, человеков ловить прямо как селезней!»

Первым желанием было кинуться со всех ног, понадеявшись на сгущавшиеся сумерки и продолжающийся дождь. Однако, поразмыслив, Модест Аполлонович нашел добрый десяток причин, чтобы так не поступать. В темноте запросто можно не только подвернуть ногу, но и свернуть шею. Кроме этого возможно готовившие засаду именно на такой необдуманный шаг жертвы и рассчитывали. Дескать, задаст стрекоча да и угодит прямиком в расставленные силки.

Самым разумным показалось незаметно прокрасться к тревожившему слух источнику, осмотреться, а там уже действовать по обстоятельствам.

«Как говорится, или пан или пропал», - прошептал, бодрясь, Иванов, юркою ящеркой скользнув мимо куста бузины в сумеречную неизвестность.

- Боже мой! Ваше превосходительство! Как же такое возможно?!

Вытаскивая из приозерного ила и хлопоча над приходящим в сознание генерал-губернатором, вполголоса причитал Иванов.

- Как же вы при полном параде, да еще в сияющих латах оказались на Воробьевых горах, посреди разлившегося вражьего моря! Недолго и самому стать трофеем у неприятеля!

На суетящегося тюремного смотрителя Ростопчин смотрел с удивлением выпяливая глаза, но, едва заслышав о море, сразу вспомнил полицмейстера.

- Адам Брокер где?

- Где-где… в темноте…

Недовольно пробурчал в ответ Иванов, раздосадованный тем, что Ростопчин не соизволил поинтересоваться именем своего спасителя. Сейчас все мысли Модеста Аполлоновича крутились вокруг пользы, которая сулила ему за спасение московского генерал-губернатора.

Не догадываясь о скрытой в словах тюремного смотрителя иронии, Федор Васильевич тут же принялся шарить взглядом по темным окрестностям и, не найдя в них Брокера, яростно выкрикнул: «Брешешь, прохиндей!». При этом генерал-губернатор тут же наградил перепуганного тюремного смотрителя звонкой пощечиной.

Впрочем, уничижительное отношение, подобающее скорее к лакею, чем к дворянину, Модеста Аполлоновича нисколько не оскорбило. Он ликовал и славил Фортуну, вознаградившую его пусть и не грузинской царевной, но все же важной персоной.

- Никак нет, ваше превосходительство, - расплываясь в улыбке, заискивающе сказал Иванов. - Из-за нечаянной встречи с вашей светлостью каламбур неудачно вышел-с. Больше подобных промахов себе не позволю-с. Нижайше прошу вашу милость простить дурака!

Модест Аполлонович заметил и сам, что стал изъясняться с генерал-губернатором по-лакейски, но радость от чудесной встречи была столь велика, что с легкостью махнул рукой на обстоятельство, унижающее достоинство дворянина.

Ростопчин с изумлением рассматривал свою одежду, пытаясь сообразить, был ли ночной шабаш чернокнижника Брюса явью или привиделся после падения с аэростата.

Мундир оказался целым, хотя и промокшим до нитки. Пожалуй, в паре мест сукно прорвалось сухими ветвями, да с плеча бесследно исчез генеральский эполет. Зато тело болело нещадно, каждой клеткой подтверждая истинную подлинность приключившегося ночного бесчинства.

- Черт знает, чего на Воробьевых горах не померещится! - в сердцах выругался генерал-губернатор, поднимаясь на ноги кряхтя и охая.

Он еще раз посмотрел на Иванова, пытаясь припомнить, где же он встречализ Москвы подобную рожу, изображавшую страдающего от изжоги Бонапарта, но вспомнить так и не смог. В конце концов генерал-губернатор решил, что фигура его спасителя не играет никакой роли, и едва выбравшись из французского тыла, отошлет подвернувшегося под руку чиновника ко всем чертям. По крайней мере, наверняка выбросит из Москвы, чтобы отвратительная Наполеоновская физиономия больше никогда не маячила перед глазами.

- Пора в путь!

Желая оказать на ничтожного чиновника потрясающее впечатление, Федор Васильевич решил продемонстрировать ему подлинный союз величия дум с неудержимым порывом воли. Для чего Ростопчин принял позу, на которую, перед написанием парадного портрета, его натаскивал знаменитый трагический актер.

Генерал-губернатор обожал и это выражение лица, и этот холст, где «необходимый, как воздух» императору, был запечатлен чрезвычайно утонченно и возвышенно.

В массивном багете, словно под золотым окладом, увенчанный рыцарскими знаками, крестами и звездами, с вознесенным взглядом, взирал не обычный вельможа, и даже не влиятельный временщик, а государев апостол. Сам император Павел пожурил Федора Васильевича за то, что на портрет Ростопчина порой его подмывает перекреститься.

Теперь, приосаниваясь и пренебрежительно поглядывая на притихшего Иванова, Ростопчин вознес глаза к дождевым небесам, торжественно объявляя:

- В путь! Война и победа нас дожидаться не станут!

Выждав паузу, позволяя ошалевшему тюремному смотрителю прочувствовать представшее его взору зрелище, генерал-губернатор не выбирая дороги, бодро шагнул вперед. Но, едва сделав несколько шагов, пошатнулся и, как подкошенный, рухнул в разросшиеся заросли бузины.

«Ты, батюшка, сколь не пыжься, а без меня и шагу ступить не сможешь!», - подумал не без злорадства Модест Аполлонович.

Усадив Ростопчина возле напоминавшей паука коряги, тюремный смотритель вытащил из-за голенища раздобытый в странствиях нож, подобрал отодранную от дерева увесистую ветвь, принимаясь мастерить генерал-губернатору костыль.

Через четверть часа, укрываемые от посторонних взглядов разлившейся проливным дождем тяжелой сентябрьской ночью, они двинулись прочь с Воробьевых гор.

Очень скоро смотритель тюремного замка понял, что Фортуна не растворяет свой рог изобилия за просто так, требуя оплатить свою благосклонность потом и кровью.