Михаил - Московский завет

Не ожидая от юной девушки подобной прыти, напугавшись напора, Лесюэр поежился, постигая спинным мозгом, как Шарлотте Корде удалось без труда заколоть «друга народа» Марата.

- Насколько мне известно, ваш… - на этих словах композитор запнулся, размышляя каким эпитетом можно наградить ее возлюбленного и ухватившись за первое подвернувшееся слово «визави», продолжил, - ваш визави отчего-то решил, что ваше местоположение должно непременно совпасть с его куклами. Оттого разыскивая вас, явился туда, куда вывезли его куклы, то есть в Москву.

- Значит, он здесь? Во дворце Разумовских? Немедленно ведите меня к нему!

- Тише, мадмуазель, успокойтесь, - испуганно бормотал Лесюэр, спохватившись, что сболтнул лишнего. - Я сказал «он в Москве», что совсем не совпадает с выражением «он здесь». Поблизости его и вовсе нет. Теперь он в Кремле, готовит декорации к моей опере!

- Боже мой! Об этом сообщаете только сейчас? Почему?

- Милое дитя, в жизни происходит не все так просто, как бы этого нам хотелось. Не все в этом мире зависит от нашей воли, тем более от намерений и чувств.

Готовясь заманить девушку в расставленные силки, Лесюэр придал голосу елейности, и проникновенно произнес:

- Порой случаются моменты, когда Судьба может сделать любого из своих детей всемогущим. Надо только суметь увидеть момент, когда Фортуна предоставляет удивительный шанс…

- Не морочьте мне голову! - негодуя, воскликнула Раевская и посмотрела в рыбьи глаза композитора с такой решительной ненавистью, что он попятился назад. - Выкладывайте, что вам надо!

- Позвольте, мадмуазель, о вещах недостойных я не позволил бы себе даже помыслить… Все мое предприятие организовано исключительно для блага возлюбленных… Сейчас месье Сальватор мой помощник и, надеюсь, добрый друг…

Перепугавшись, выводил оправдательную речь Лесюэр дрожащими губами:

- Благодаря таланту я, конечно, вхож в окружение императора, но далеко не всесилен, чтобы посметь потягаться с Неаполитанским королем. Если вы помните, это он, а не я содержит вас под стражей…

- Ах, простите, что погорячилась! - искренне воскликнула девушка, обнимая взволнованного француза. - Я уже потеряла счет своим горьким дням, а безвестность и отчаянье ожесточили мне душу!

Осторожно, чтобы не вспугнуть пташку, Лесюэр провел дрожащими пальцами по волосам девушки и проникновенно, словно кюре, отпускающий на исповеди грехи, зашептал на ухо:

- Ничего не бойся, моя милая… Доверься судьбе и да свершится то, чему надлежит быть…

Прислушиваясь, как она совсем по-детски всхлипывает, Лесюэр искренне восхищался даром в два счета ловить на свою дудочку самые недоверчивые и дикие сердца. Гладя по голове и утешая как ребенка, незаметно для себя Жан принялся даже не напевать, а нашептывать песенку:

- Что нужно сделать? - спросила Мария проплакавшись.

- Очаровать императора своей красотой и молодостью, блистая в моей опере «Новая Троя». Вам уготовлена и роль Елены, и роль новой Евы, «альфы и омеги» женской природы!

Лесюэр взглянул на заплаканные глаза Марии Ивановны и совершенно не к месту машинально перекрестился.

В чудесном расположении духа композитор направился к себе, чтобы, пропустив стаканчик припрятанного для такого случая Шато-Марго, растянуться на графском диванчике, беспрепятственно предаваться мечтаниям одновременно эгоистическим и возвышенным.

Перешагнувший первое десятилетие XIX век жаждал новых великих имен, ярких событий и умопомрачительных представлений не только в деле войны и мира, но и в блистательной сфере искусства.

Кто из ныне живущих композиторов мог похвастать чем-нибудь отдаленно напоминавшим его «Новую Трою»? Даже могучий Бетховен с его угасающим гением не был способен ни на что подобное! Пробил заветный час Лесюэра, поднимающий его над учителями и гениями, потому что всесильная Фортуна даровала ключи к мировой славе. Франция, наконец, вернет себе вполне заслуженное звание законодателя современной музыки. Но этот триумф будет навеки связан исключительно с его именем.

Погруженный в сладостные грезы Лесюэр решительно распахнул дверь и влетел в свою комнату, но в место обычной обстановки очутился в огромном зале, устроенном под высокими сводами древнего собора.

Развешенные по стенам факелы яростно лизали выцветшие от времени фрески, а в это время тысяча зажженных свечей кружилась в вышине купола, ничем не намекая на присутствие люстры или какого-нибудь чудесного устройства.

На сцене, в шитом драгоценными камнями и золотыми дукатами кафтанообразном парчовом платье, пронзительным сопрано выводил арию Фортуны кастрат Тарквинио.

«Неужели сила моего гения столь велика, что действительностью становится сама фантазия и моему взору дано проникнуть в будущее? - восхищению Лесюэра не было предела. - Утверждал же Парацельс, что чудеса можно творить силою одного воображения!»

Вместо рассаженных по рядам зрителей за действием пристально следили выписанные на стенах образы ангелов и лики святых, которые то ли благодаря причудливой игре светотени, то ли под воздействием пламенных языков, оживали, наполняя своды голосами неземных наречий.

Тем временем синьор Тарквинио, в сияющем золотом парике, ужасающе возвысив голос до предельного звучания, повернулся к композитору и, угрожая взорвать его барабанные перепонки, запел текст, совсем не соответствующий либретто «Новой Трои».

«О, Боже!» - Лесюэр завопил и бросился из собора прочь, ломясь в ту же дверь, которую только что распахнул. Но ни прежних дворцовых стен с грозными часовыми, ни двух изящных маршей лестницы, ведущих мимо сдвоенных колонн, не было и в помине.

Белым саваном землю покрывали иглы снега и льда, которые безжалостно прокалывали видавшие виды, разбитые башмаки Лесюэра. Ежась от холода, композитор оглянулся, и зрелище поразило даже его взгляд, давно привыкший к следам побоищ и пожаров.

Раскиданные, вмерзшие в лед трупы обмотанных тряпками солдат, нагие насквозь промерзшие тела женщин, просто человеческие останки, принадлежавшие невесть кому, соседствовали с изглоданными остовами лошадей, разбитыми и сожженными обозами. Адово месиво густо заполняло окрестности, словно его разметал небрежною рукою прошедший по полю неведомый сеятель.