Михаил - Московский завет

Наступившее долгожданное утро обещало стать для кукольника особенным. Вызванные постановкой «Новой Трои» благоприятные обстоятельства сулили неожиданные, но столь долгожданные перемены в его жизни, что Сальватор начинал полагаться на милосердие Судьбы.

Напрасно глупцы не верят в счастливые совпадения! Не с легкой ли руки Фортуны счастливцы превозмогают превратности жизни, избегают заслуженной кары, а то и вовсе дурачат смерть? По непостижимой божественной прихоти, не прикладывая усилий и не заслуживая подобного дара, избранники в одночасье получают богатство и славу только для того, чтобы долгие годы безмятежно наслаждаться своей удачей. Спросите любого грошового торговца или самого захудалого картежного игрока, он охотно поклянется своею душой в том, что видывал подобного счастливца или доподлинно знает такую историю.

Сегодня кукольник должен встретиться с той, ради которой не умер в пожаре, беспрепятственно прошел через сожженную Москву и не был убит бесчисленными ордами мародеров, пришедших со всей Европы пировать на скорбных останках Третьего Рима.

Он часто задавался вопросом, как могла возникнуть любовь между бродягой, не имеющим даже собственного имени, и юной аристократкой, выросшей на попечении могущественного вельможи.

В тягостные минуты сомнений кукольник представлял себя в глазах своей возлюбленной чем-то вроде ожившей иллюстрации из модных книг, которыми теперь поголовно увлекались молодые девушки. Правда, романтический книжный герой даже не смог бы предположить, как подчас грязна и безобразна жизнь. Как она вопиюще несправедлива!

Зато он, тертый судьбой скиталец, познавал эту правду на собственной шкуре и мог сказать наверняка, что даже самые искренние авторы никогда об этом не проронят ни слова. Что книги имеют обыкновение так же лгать, как и люди, которые их пишут.

Так думал кукольник в минуты отчаянья, но всей душой не верил своей выстраданной мудрости.

Томительные часы ожидания никак не хотели заканчиваться и, чтобы хоть как-то скоротать время, Сальватор решил осмотреть Кремль. Во всяком случае, где это дозволялось.

На его просьбу прогуляться по Кремлю распоряжавшийся подготовкой к театрализованному действу адъютант Мажу недоуменно пожал плечами, но подписал какую-то бумагу и, выделив солдата в сопровождение, разрешил осмотреть соборы да пройтись возле ближайших кремлевских башен.

Обожженный, отстранившийся от происходящей вакханалии белый Кремль, напомнил ему впавшего в забытье человека на смертном одре. Его лик был отрешенным от суеты, словно умирающий подводил под прожитыми днями черту и готовился ее переступить.

Сброшенные со звонниц колокола были расколоты, а в их опустевших проемах истошно выли ветра да зловеще чадили головешки, непонятно для чего разжигаемых по ночам костров. Вокруг соборов оживленно граяли солдаты старой гвардии, а над их головами в небе безостановочно выписывало круги несмолкающее воронье…

Несмотря на зримые следы запустения и разрухи, кукольника восхитила простая и невычурная величественность архитектуры внутреннего града, столь несхожая с напыщенной пестротой прежней Москвы. Удивило поразительное сходство кремлевских стен и башен с замком Сфорца в Милане и твердыней Скалигеров в Вероне. Здесь, не смотря на пристроенные позже шатры, в каждой детали чувствовалось дыхание вечности, а походившие на ласточкин хвост зубчатые стены немедленно напомнили о вековой борьбе гвельфов и гибеллинов, среди которой вырос и явился миру гений Данте.

Стоя посреди захламленной, забитой французскими обозами и биваками древней твердыни, кукольник с особенной ясностью ощутил, что имя «Третий Рим» относится вовсе не к Москве, а исключительно к самому Кремлю, впитавшему ясность и величие Вечного города, Рима изначального.

Возможно из-за переживаний и мучений, постигших кукольника в последние дни, голова его закружилась, и все окружающее понеслось в неудержимом движении, увлекая в этом неведомом круговороте ни о чем не догадывавшихся французов, смешивая лица и мундиры с окружающим их награбленным скарбом и разбросанным барахлом.

В какой-то миг кукольнику почудилось, что разверзаются земля и небеса, обнажая скрытые пути мироздания. Зачарованно стоя посреди Кремля и не обращая внимания на злобные замечания своего сопроводителя, всем своим существом кукольник осознал, что здесь расположились врата, отделяющие насущный мир от высот рая и бездны ада.

Только теперь Сальватор ясно понял, насколько нелепой и мелкой была попытка Лесюэра представить Кремль в обличии поверженной Трои! Нечеловеческой силой и нездешней властью некогда здесь завязан вселенский узел, рассечь который будет по силам лишь неземной деснице...

Очнувшись от видения, кукольник догадался, что время приспело, предстоящие события потребуют от него быть внимательным и собранным. Нет, он больше не совершит ошибки, подобной той глупости с Ростопчиным, и не доверит свое счастье никому!

Он знал, что должен воспользоваться предоставленным судьбой случаем и, встретив ее, спасая свою любовь, немедленно скрыться отсюда. В том, что Мария согласится бежать вместе с ним куда угодно, хотя бы и на край мира, теперь кукольник даже не сомневался.

В своих мечтах Сальватор представлял утопающий в цветущем саде маленький домик на берегу моря, вокруг которого развешены рыбацкие сети и снасти, а рядом, в глубине цветущего сада, ее…

Что будет происходить в этом чудесном домике, увитом плющом и хмелем, кукольник представить не мог, но и этой заманчивой мечты было вполне достаточно, чтобы рискнуть всем, что у него оставалось в жизни.

Благодаря отчаянной и невероятно удачной картежной игре, Рафаил Зотов, стал не только душою расположившегося в Лубянском особняке Французского клуба, но и обзавелся многочисленными связями среди влиятельных офицеров.

Безусый юнец с ангельскими чертами слыл кумиром среди заядлых посетителей клуба, чье виртуозное мастерство мечтал перенять каждый игрок. Не случайно едва не погибший от пристрастия к игре поэт Державин утверждал, что карты сближают людей сильнее, чем благородный долг службы, и ставят в зависимость большую, нежели святость семейных уз.

С головокружительной быстротой отрок Рафаил стал фаворитом председателя Французского клуба герцога ди Таормина, клятвенно обещавшего юноше подданство Неаполитанского королевства, в залог чего даже распорядился выдать ему лейтенантскую форму и назначил своим адъютантом.

Зотов охотно выслушивал похвалы, и благосклонно принимал восхищения перед своим картежным гением. К удивлению многих, даже с французскими офицерами он держался несколько высокомерно, к русским же посетителям клуба относился с нескрываемым небрежением.