Сьюзен Хилл - Женщина в черном

Я посмотрел на циферблат часов. Было всего три часа ночи, и я надеялся, что свеча будет гореть до рассвета, который при такой штормовой погоде и под конец года мог наступить довольно поздно.

Усевшись на постель, я завернулся в пальто и стал читать сэра Вальтера Скотта, чтобы скоротать время. Не знаю, случилось ли это еще до того, как серый свет начал проникать в комнату, или уже после, но в конце концов, сам того не осознавая, я провалился в сон. Когда же проснулся, за окном был бледный, тусклый рассвет. Я чувствовал себя усталым, тело затекло, свечка сгорела до последней капли воска и потухла, оставив лишь несколько черных пятен у основания подсвечника, а книга валялась на полу.

И снова меня разбудил шорох. Паучок скреблась в дверь и подвывала, и я понял, что бедняжку давно уже не выпускали на улицу. Я встал, быстро оделся, спустился вниз и открыл входную дверь. Небо казалось набухшим от тяжелых дождевых облаков, вокруг все выглядело мрачным и серым, а вода высоко поднялась. Но ветер стих, воздух был уже не таким влажным, зато очень холодным.

Сначала собака рысью побежала по гравию в сторону поляны с пожухлой травой, чтобы облегчиться. Я стоял, зевал и пытался взбодриться и согреться, хлопая в ладоши и топая ногами. Я подумал, что стоит надеть пальто и сапоги, а затем прогуляться по полю и таким образом немного проветриться, и уже хотел вернуться в дом, как вдруг со стороны болот до меня донесся невероятно ясный и четкий звук — кто-то свистом подзывал собаку.

На секунду Паучок замерла на месте, а затем, прежде чем я успел опомниться и удержать ее, бросилась вперед, словно погналась за кем-то. Она неслась низко над землей, быстро удаляясь от дома, от безопасной поляны в сторону влажных болот. Какое-то время я стоял, потрясенный и сбитый с толку, и не мог даже двинуться с места. Я лишь видел, как маленький силуэт Паучка стремительно уменьшался, растворяясь на бескрайнем просторе болот. Поблизости я не видел ни одной живой души, но свист был реальным, я не мог спутать его с воем ветра. И все же я мог поклясться, что он исходил не из человеческих губ. Наконец я заметил, что собака споткнулась и замедлила бег, а потом и вовсе остановилась, и я в ужасе понял, что она увязла в тине и барахтается в воде, которая находилась у нее под лапами. Со всех ног я бросился бежать, забыв о собственной безопасности. Я так хотел прийти на помощь этому отважному маленькому созданию, которое утешало и ободряло меня в этом забытом Богом месте.

Сначала, несмотря на грязь, почва под ногами оставалась твердой, и я смог развить приличную скорость. Ветер, дувший мне в лицо с дельты реки, был обжигающе холодным, мои глаза заболели и начали слезиться, поэтому мне пришлось вытереть их, чтобы сохранить ясность зрения. Теперь Паучок громко лаяла, она испугалась, но я все еще видел ее. Я окликнул собаку, стремясь приободрить ее. Затем и сам ощутил, какой вязкой и неустойчивой стала вдруг земля под ногами — болота медленно, но верно вступали в свои права. Стоило мне опустить ногу, как ее тут же начинало засасывать, и мне приходилось прилагать усилия, чтобы высвободить ее. Вода вокруг меня была темной и глубокой, начинался прилив, он накрывал болота, и я, скорее, уже не шел, а перебирался вброд. Наконец, задыхаясь и каждую секунду превозмогая себя, я оказался рядом с собакой. Она едва держалась на поверхности: ее лапы и половина туловища уже исчезли под крутящейся, засасывающей трясиной, а острая морда была запрокинута, она все время лаяла, но это давалось ей с большим трудом. Два или три раза я порывался броситься к ней, но мне приходилось отступить из страха, что я сам увязну. Я пожалел, что у меня не было палки, которую я мог бы ей бросить, лучше с крюком, чтобы зацепить за ошейник. На мгновение меня охватило отчаяние, я оказался один посреди бескрайнего болота, под грозовым небом, по которому стремительно неслись облака. Меня окружала лишь вода, а зловещий дом стал единственным ориентиром на многие мили.

Но я понял: если начну паниковать, то сгину, и эта мысль вызвала у меня ярость. Очень осторожно я лег плашмя на тину, стараясь как можно плотнее прижаться телом к островку твердой почвы, вытянулся во всю длину и медленно пополз, хватая ртом воздух, пока наконец не дотянулся до утопающей собаки. Я выдохнул, схватил Паучка за шею и дернул на себя. Я тянул и тащил ее, не переставая удивляться, какой небывалой силой наделили меня ужас и отчаяние. Последовали мучительные мгновения, когда мы оба сражались за наши жизни с коварной трясиной, желавшей утащить нас на дно. Я почувствовал, как мои пальцы крепко сжимают скользкий, мокрый мех и кожу собаки, и понял, что смогу удержать ее и победить. Собрав все свои силы, я пополз назад, на твердую почву. Неожиданно собака поддалась, и битва оказалась выигранной. Я перевернулся на спину, крепко сжимая Паучка, мы оба промокли и перепачкались грязью, в груди у меня горело, мои легкие едва не разорвались, суставы рук ныли так, словно я вывихнул их, а возможно, так оно и было.

Мы лежали совершенно измотанные, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Я даже усомнился, смогу ли снова встать, таким я чувствовал себя слабым, обессиленным и потерянным посреди этого болота. Несчастная собака тяжело и сдавленно дышала и терлась об меня мордой. Без сомнения, мы оба испугались и нам обоим было больно. Я едва не задушил ее, когда крепко ухватил за шею. Но все-таки мы выжили. Немного передохнув, я взял Паучка на руки, как ребенка, и, покачиваясь, побрел через болота к дому. Пройдя немного, я поднял голову. В одном из окон на верхнем этаже, в единственном окне с перекладинами, я заметил чью-то фигуру. Это оказалась женщина. Та самая женщина. Она смотрела на меня.

Паучок скулила у меня на руках и время от времени сдавленно кашляла. Нас обоих била сильная дрожь. Сам не знаю, как мне удалось добраться до лужайки перед домом, но когда я очутился там, то услышал звук. Он доносился со стороны насыпной дороги, которая наконец-то стала проступать над водой. Начинался отлив. Это был звук приближающегося экипажа.

Передо мной вспыхнул яркий свет, я стоял и смотрел на него — точнее, чувствовал, как он пронзает меня, мой мозг через глаза. Я попытался отвернуться, но голова вдруг стала совсем легкой, она уже не держалась на плечах, а кружилась и парила в воздухе как пух от одуванчика.

Внезапно свет исчез, и когда я открыл глаза, мир снова обрел привычные очертания и все вокруг стало таким, как прежде. Я лежал на кушетке в столовой с подушкой под головой, а надо мной нависло большое раскрасневшееся и обеспокоенное лицо Сэмюеля Дейли. В руке он сжимал карманный фонарик, и я понял, что он, должно быть, светил этим фонариком мне в глаза, — я счел это довольно грубой попыткой разбудить меня.