Анастасия Бароссо - Последние сумерки

– Ты, конечно, можешь не говорить мне, где ты. Но если тебя через час не будет, можешь не приезжать. Я скоро сажусь ужинать. Так что – встретимся завтра в аэропорту.

Юлия невольно побледнела, еще более раздосадованная под сочувствующим Ларискиным взглядом.

– Что, трубку бросил?

– Угу…

– Ну, ничего. Не переживай. Он ведь тоже волнуется – жених все-таки.

– Угу…

Они переместились в кресло у зеркала. Ларисон вытерла ей волосы стильным темно-зеленым махровым полотенцем. И теперь теплый ветер из фена ласково и дерзко бросал ей чисто вымытые пряди на раскрасневшееся лицо. Через минуту Юлия была уложена как Анджелина Джоли перед свадьбой с Брэдом Питтом.

– Эй, цветочки не забудь! – крикнула у выхода Ларисон, подавая ей коралловый букет.

– Можешь себе оставить.

– Нет уж, спасибо! Меня и так Серега ревнует даже к нашему администратору.

– Ну, ладно, Лар… Спасибо тебе.

– Да на здоровье. Только не позволяй собой командовать.

– Угу.

Горячий ветер подхватил подол платья, потащил за собой, лаская шифоном голые ноги. А волосы, теперь пышные и блестящие, ласкали плечи. И хвойный запах от них навевал мысли о свободе.

Наверное, Димасово шампанское по второму разу ударило в голову. А может, просто это дивное время… Юлия обожала это время. Время, когда Москва выходит из офисов, засовывает в деловые портфели дизайнерские галстуки и превращается в раздрызганного шального гуляку.

Около «Крошки-картошки» желудок снова свело голодным спазмом. И, входя сегодня в метро в очередной раз, Юлия улыбнулась решительно. И даже несколько демонически.

18 часов 35 минут

На Большой Никитской величаво дремал уютный старомосковский покой.

Юлия, помахивая сумочкой, быстро шла вдоль нежно-желтых, блекло-голубых и кремово-розовых двухэтажных особнячков. Открытые кафе медленно, но все же заполнялись к вечеру растомленным жарой народом. И уже привычно Юлия улыбалась в ответ на восхищенные взгляды людей за столиками, изящно обгоняя редких прохожих.

Контрастируя с пряничной улицей мрачноватой торжественностью, впереди показался вход в Дом Союза писателей. У самых дверей топталась небольшая курящая группка людей. Юлия ускорила шаги, ликующе узнав знакомые лица.

– Юленька!

– Пришла все-таки! Вот умница!

– А нам сказали, что тебя не будет…

– Привет, мальчики! Поздравляю с дипломами!

Юлия расцеловала в щеки каждого из мальчиков – и доцента-психолога Петра Борисовича, и вечного студента Сашеньку, и тридцатипятилетнего очкарика Ивана.

– Ну, пошли вниз. Весь буфет наш на сегодняшний вечер! Ты есть, кстати, хочешь?

– О-чень!!

Они спускались в подвальный этаж, и вся лестница была пропитана такими густыми из-за жары запахами курева и жареного мяса.

А потом был тесный, полутемный, душный буфет легендарного ЦДЛ, со старинными шкафами и сталинскими кожаными диванами вдоль стен. И такие милые, совершенно родные, взволнованные лица однокашников по Высшим литературным курсам. А за центральным столом – все их преподаватели, вся старая гвардия. Давно уставшие от жизни, но не озлобившиеся, они снисходительно наблюдали восторги очередных будущих гениев от литературы.

Юлия уписывала салат «Оливье» и свиную отбивную с картошкой, жадно запивая все это сухим красным вином – и все это было так невозможно вкусно, что она никак не могла остановиться. А рядом галдели девчонки, обещая друг другу вечную, бескорыстную дружбу. Еда и атмосфера опьянили ее больше, чем вино. Под мышкой у нее был зажат толстый сборник стихов и рассказов, изданный на деньги самих ребят – все страницы были исписаны их автографами и пожеланиями творческих успехов. И Юлия уже совершенно осоловела, слушая большого, доброго поэта Геннадия Ивановича, который, бережно держа ее руку в теплых пухлых пальцах, рифмовал ей на ухо что-то о любви и творчестве.

– Юлька, сейчас автобус придет, – весело сказала Таня Завьялова, пишущая городскую мистику.

– Какой автобус? – сонно спросила Юлия.

– У нас заказана экскурсия по булгаковским местам! Ночная! Помнишь, мы целый год мечтали все на нее поехать?

– Ну, помню…

– Ну, вот теперь собрались. Поехали?!

– Ой, Тань, я бы с удовольствием, правда. Но мне завтра с утра… надо… понимаешь, домой. Причем уже срочно.

– Так тебе все равно до метро, правильно? Вот на автобусе до Чистых прудов доедешь – хоть немного с нами еще побудешь…

«До метро так до метро. Действительно, почему бы не проехаться?» – подумала Юлия.

Тем более что воздух за блестящими, отдраенными до блеска стеклами экскурсионного автобуса так быстро становился сиреневым. А огни многочисленных шикарных витрин так беспомощно меркли перед сиянием неоново-розового заката.

21 час 05 минут

Сумасшедший пьяный автобус – сам по себе уже абсолютно в булгаковском духе – скользил по темнеющим московским улицам.

Кто-то целовался, кто-то горячо спорил о современной литературе, перегнувшись через спинку сиденья, кто-то строил грандиозные творческие проекты на будущую осень. Рубик Асратян взял в длинные смуглые пальцы гитару. И они пели Окуджаву – всего. И «Арбат», и «Виноградную косточку», и «Пока земля еще вертится…»…

За окнами мелькала ее любимая Москва. Мчались куда-то, а может – уже откуда-то блестящие боками иномарки. Тихонько тренькая, ползла по бульварному «Аннушка». На всех лавочках у Чистых прудов сидели, стояли, реже – лежали подростки с гитарами.

Все вышли из автобуса, и в сиреневых сумерках Юлия кружилась на бульваре под струнные переборы, и ее солнце-клеш цвета заката над крышами не успевало за ней. А потом она стала кружиться с вечным студентом Сашенькой под вальс, который наигрывал Рубик. В черной воде пруда уже отражались звезды, но тоненький ручеек беспокойства по поводу завтрашнего – или уже сегодняшнего? – отъезда напрочь смывался мощной волной уверенности. Полнейшей, глубочайшей и столь редкой для Юлии уверенности в том, что вот сейчас она точно делает все правильно. Просто потому что, ну когда же еще, скажите пожалуйста, кружиться ночью под вальс в коралловом платье, как не летней московской ночью в день выпускного накануне отъезда в Испанию?!!

А лакированная гондола беззвучно скользила по лакированной водной глади – и это было что-то совсем уж булгаковское. Потом они опять ехали и пили коньяк из железной фляжки – все из одной. Он кончился как раз тогда, когда они все оказались в гулком влажном полумраке знаменитого подъезда на Садовой.