Клайв Баркер - Таинство

— И он все время преследовал меня. Убежать от него было невозможно. Понимаешь, я ведь был в его памяти. Перед его мысленным взором. А я тебе скажу, что его мысленный взор почище стальной клетки. Как только я там оказался, удрать было уже невозможно. Даже смерть не могла убрать меня из его головы.

Из груди лиса вырвался тяжкий вздох.

— Я вот что тебе скажу, — сказал он. — Это совсем не то, что быть перед твоим мысленным взором. То есть психика у тебя наперекосяк, тут сомнений нет, но до него тебе далеко. Ох как далеко.

Уилл умел отличать наживку от добычи, но ничего не мог с собой поделать. Он польстился на наживку.

— Расскажи мне, — попросил он.

— Каким он был? Ну… если моя голова — это дырка в земле, а твоя — жалкая лачуга (ничего личного), то у него — настоящий собор. Со всеми шпилями, хорами и контрфорсами. Невероятно.

— Давай к вопросу о благодати бытия.

— Какой ты шустрый, — с похвальной ноткой в голосе сказал лис. — Как только увидишь слабину в аргументах, тут как тут.

— Значит, голова у него была как собор?

— Ну, это слабо сказано. На самом деле не так. Это разложение год за годом, день за днем. Там становится темнее и холоднее, и Стип не знает иного способа поддерживать в себе жизнь, кроме как убивать, но это уже не действует так, как прежде.

Пальцы Уилла помнили бархат крылышек мотылька и жар огня, который скоро их поглотит. Хотя он и не высказал это вслух, лис все равно его услышал.

— Ах да, ты же знаком с его методологией. Я стал забывать об этом. Ты видел его безумие своими глазами. Это значит, ты вооружен против него. По крайней мере, хоть немного.

— А что случится, если он умрет?

— Я покину его голову, — сказал лис. — И стану свободен.

— Ты поэтому преследуешь меня?

— Я тебя не преследую. Преследуют призраки. А я не призрак. Я… Кто я? Я воспоминание, превращенное Стипом в маленький миф. Животное, Которое Пожирало Людей. Вот кто я. На самом деле я не представлял интереса как дикий или садовый лис. Поэтому он дал мне голос. Поставил на задние лапы. Назвал Господином Лисом. Он создал меня так же, как создал тебя. — Это было горькое признание. — Мы оба — его дети.

— А если он тебя отпустит?

— Я тебе говорил: я стану свободным.

— Но в реальном мире тебя нет в живых уже несколько веков.

— И что? У меня при жизни рождались дети. Три помета как минимум. И у них были дети, и у их детей были дети. Я в той или иной форме все еще присутствую в мире. Кстати, тебе бы тоже стоило посеять свое семя, даже если тебе это против шерсти. Ведь у тебя есть для этого все, что нужно. — Он посмотрел на пах Уилла. — Я бы с такой штукой посеял помет особей на пять.

— Мне кажется, наш разговор подошел к концу.

— Я определенно чувствую себя гораздо лучше, — ответил лис, словно они были два враждующих соседа, между которыми состоялся сердечный разговор.

Уилл поднялся.

— Это значит, что я могу проснуться? — спросил он.

— А ты и не спишь, — ответил лис. — Ты в последние полчаса и глаз не сомкнул…

— Это не так, — ровным голосом сказал Уилл.

— Боюсь, так оно и есть. Ты открыл маленькую дырочку в своей голове в ту ночь со Стипом, и теперь туда может проникать ветер. Тот самый ветер, что дует в его голову, свистит и в твоей лачужке…

Уилл выслушал больше чем достаточно.

— Хватит! — сказал он, двигаясь к двери. — Я не позволю тебе играть со мной в интеллектуальные игры.

Поднимая передние лапы и изображая шутливую сдачу, Господин Лис отошел в сторону, а Уилл шагнул в коридор. Лис последовал за ним, когти клацали по паркету.

— Ах, Уилл, — заскулил он, — мы так хорошо беседовали…

— Я сплю.

— Нет, не спишь.

— Я сплю.

— Нет!

У нижней ступеньки Уилл развернулся.

— Хорошо, не сплю! — закричал он. — Я спятил! Я свихнулся ко всем чертям!

— Неплохо, — спокойно сказал лис. — Мы сдвинулись с мертвой точки.

— Ты хочешь, чтобы я восстал против Стипа в смирительной рубашке?

— Нет. Я просто хочу, чтобы ты избавился от части своих благоразумных предположений.

— Каких, например?

— Я хочу, чтобы ты принял мысль, что ты, Уильям Рабджонс, и я, полумифический лис, вполне можем сосуществовать и уже делаем это.

— Если я соглашусь, меня признают невменяемым.

— Ну хорошо, попробуем иначе. Ты помнишь русских матрешек?

— Не начинай с них…

— Да нет, это очень просто. Все укладывается во все…

— Боже мой… — пробормотал Уилл.

Теперь его угнетала мысль, что если это и в самом деле сон — а это сон, иначе и быть не могло, — то все, что было раньше с той минуты, как он вышел из комы, тоже было сном. Что он все еще лежал на больничной койке в Виннипеге…

Он начал дрожать.

— Что случилось? — спросил лис.

— Да заткнись ты! — крикнул Уилл и стал подниматься по лестнице.

Враг следовал за ним по пятам.

— Что-то ты бледный. Не заболел? Завари себе мятного чаю. Это успокоит желудок.

Разве он не сказал этой твари еще раз, чтоб она заткнулась? Он не был уверен. Его чувства то включались, то выключались. В какой-то момент Уилл начал падать на звезды, потом практически прополз по лестничной площадке, ввалился в туалет, где его вырвало, а лис болтал без умолку у него за спиной, говорил, что нужно поберечь себя, потому что умственное состояние Уилла оставляет желать лучшего (словно ему это было неизвестно) и он подвержен самым разным психозам.

Потом он оказался в душе, его рука, которая странным образом представлялась какой-то далекой, попыталась ухватиться за кран. Пальцы ослабли, как у младенца, потом кран внезапно повернулся, и на него хлынула ледяная вода. Слава богу, нервные окончания, в отличие от мозга, функционировали отлично. Две секунды — и он покрылся гусиной кожей, в висках застучало от холода.

Несмотря на панику (а возможно, благодаря ей), мысли сменяли друг друга с невероятной скоростью, мгновенно перенося его в те места, где он когда-то замерзал от холода. Это было, конечно, в Бальтазаре, когда он лежал раненый на льду. И в холмах над Бернт-Йарли, когда он потерялся под дождем. И на берегах Невы той зимой, когда был построен ледяной дворец…

«Постой-ка, — подумал он. — Это не мое воспоминание».

..мертвые птицы падают с небес…

«Это часть жизни Стипа, не моей».

…река, как камень, и Еропкин… несчастный обреченный Еропкин… строит свой шедевр из света и льда…

Он бешено затряс головой, прогоняя чужие воспоминания. Но они не уходили. Обездвиженный, замороженный ледяной водой, он мог только беспомощно стоять, пока противные его нутру воспоминания Стипа затопляли сознание.

Он стоял на заполненной людьми улице Санкт-Петербурга, и если у него еще не перехватило дыхание от холода, то это должно было случиться от открывшегося зрелища: перед ним был дворец Еропкина, стены которого поднимались кверху на сорок футов. Сооружение сверкало в свете факелов и костров, горевших повсюду. Они были жаркие, эти огни, но из дворца не выступило ни капли воды, потому что жар огня не мог преодолеть студеный воздух.