Клайв Баркер - Таинство

Это было его любимое выражение — оно должно было описать процесс, которого Адрианна толком не понимала. Она видела, как Уилл это делает: разложит на полу двести или триста фотографий и несколько дней бродит между ними, перекладывает снова и снова, находит невероятные сочетания в надежде на какую-то искру, ворчит себе под нос, когда ничего не происходит, выпивает немного и сидит ночь напролет, сосредоточенно разглядывая снимки. Когда связи установлены и фотографии разложены в том порядке, который кажется ему правильным, в них вдруг возникает энергия, которой не было прежде. Но Адрианне всегда казалось, что силы, затрачиваемые Уиллом, не стоят результата. Это своего рода мазохизм, решила она: последняя отчаянная попытка — перед тем как фотографии уйдут от него в мир — найти смысл в том, что смысла не имеет.

— Ваш коктейль, сэр, — сказала Адрианна, поставив мартини перед Уиллом.

Поблагодарив, он взял стакан, и они чокнулись.

— Это не похоже на Корнелиуса — пропустить выпивку, — заметила Адрианна.

— Ты ищешь повод забежать к Братьям Гримм, — отозвался Уилл.

Адрианна не стала отпираться.

— Я смотрю на Герта — вполне возможно, он очень даже ничего в постели.

— Это тот, у которого пивной живот?

— Угу.

— Забирай его себе. Только, я думаю, они идут в комплекте. Хочешь одного — бери и другого.

Уилл взял пачку сигарет и направился к двери, прихватив мартини. Включил фонарь на крыльце, отворил дверь и, прислонившись к дверному косяку, закурил. Детишки Тегельстрома ушли в дом и уже, наверное, были в постелях, но лампочки, которые повесил для них Питер, по-прежнему горели: ореол оранжевых тыкв и белых черепов вокруг дома тихо раскачивался под порывами ветра.

— Я должен сообщить тебе кое-что, — сказал Уилл. — Хотел дождаться Корнелиуса, но… Наверное, эта книга будет последней.

— Знала, что тебя что-то грызет. Я думала, это из-за меня…

— Боже милостивый, нет, конечно нет, — возразил Уилл. — Ты, Ади, лучшая из лучших. Без тебя и Корнелиуса я давным-давно бросил бы все это дерьмо.

— Так почему теперь?

— Мне разонравилось. Как ни старайся — толку никакого. Ну, покажем мы фотографии этих медведей, а в результате только больше туристов приедут посмотреть, как они засовывают носы в банки из-под майонеза. Все это пустая трата времени — и ни хрена больше.

— И чем будешь заниматься?

— Не знаю. Хороший вопрос. Ощущение такое… Нет, не знаю.

— Какое ощущение?

— Что все сходит на нет. Мне сорок один, и я чувствую, что слишком много всего повидал, успел побывать едва ли не всюду, и все смешалось в одну кучу. Не осталось волшебства. Я пробовал принимать наркотики. Терял голову от любви. Разочаровался в Вагнере. Ничего лучше уже не будет. А то, что достигнуто, оказалось так себе.

Адрианна подошла к двери и положила подбородок на плечо Уилла.

— Мой бедный Уилл, — сказала она. — Такой знаменитый, такой известный, но как тебе все приелось.

— Смеешься над моей хандрой?

— Да.

— Я так и подумал.

— Ты устал. Тебе нужно передохнуть с годик. Посиди где-нибудь на солнышке с хорошеньким мальчиком. Совет от доктора Адрианны.

— Найдешь мне мальчика?

— О боже! Неужели ты настолько опустошен?

— Я бы не смог дойти до бара, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

— И не ходи. Выпей еще мартини.

— Нет, у меня идея получше, — сказал Уилл. — Приготовь выпивку, а я схожу за Корнелиусом. А потом выпьем и погрустим вместе.

Корнелиус до вечера пробыл у братьев Лаутербах и неплохо провел время: смотрел женскую борьбу и покуривал травку на халяву. Он ушел, когда стало темно, чтобы вернуться домой и выпить пару рюмок водки, но, преодолев половину пути по Главной улице, задумался: перспектива разборки с Адрианной ему вовсе не улыбалась. Сейчас у него нет настроения извиняться и оправдываться — от этого станет только хуже. Он выудил из кармана самокрутку, которую умыкнул у Герта, и направился к заливу, чтобы ее выкурить.

Он шел между домами, а ветер приносил с залива снежинки, которые хлестали по лицу. Остановился под фонарем, между задами домов и кромкой воды, и поднял голову к свету, чтобы видеть полет снежинок.

— Трогательно, — сказал он самому себе.

Гораздо приятнее, чем медведи. Он вернется и скажет Уиллу, чтобы тот бросил диких зверей и начал фотографировать снежинки.

«Их существованию угрожает куда большая опасность», — шевельнулось в его слегка одурманенном мозгу.

Как только выглянет солнце — они исчезнут. Все их совершенство уйдет в небытие. Это настоящая трагедия.

Уилл не добрался до дома Лаутербахов. Он протопал ярдов сто по Главной улице (каждый порыв ветра был сильнее предыдущего и приносил больше снега), когда увидел Корнелиуса. Тот крутился на месте, задрав лицо к небу. Он явно накурился, что было вполне в его духе. Именно так Корнелиус всегда распоряжался своей жизнью, а у Уилла было слишком много своих проблем, чтобы быть нетерпимым к слабостям окружающих. И все же для подобных излишеств должно быть свое время и место, а Главная улица Бальтазара сейчас, в медвежий сезон, вряд ли для этого подходит.

— Корнелиус! — закричал Уилл. — Корнелиус, ты меня слышишь?!

Ему никто не ответил. Корнелиус продолжал исполнять танец дервиша под фонарем. Уилл двинулся к нему, на ходу проклиная его привычки. Он не стал тратить силы на крики, ветер был слишком силен, но все-таки засомневался, что поступает правильно: Корнелиус перестал кружиться и исчез между домами. Уилл ускорил шаг, хотя ему захотелось вернуться домой и взять оружие, прежде чем последовать за Корнелиусом. Но так он мог потерять из виду брата Адрианны, а, судя по его неверной походке, Корнелиус вряд ли в состоянии в одиночку совершать прогулку в темноте. Уиллу стало страшно не столько из-за медведей, сколько из-за близости залива. Корнелиус направлялся к берегу. Стоит ему поскользнуться на обледенелых камнях — он окажется в ледяной воде, и у него сразу остановится сердце.

Уилл дошел до того места, где только что танцевал Корнелиус, и пошел по его следам, которые вели из полосы света на пустырь между домами и зоной прилива. Наконец он с облегчением увидел призрачную фигуру Корнелиуса, стоявшего ярдах в пятидесяти. Он больше не вертелся и не смотрел в небо, а стоял, словно окаменевший, и вглядывался в темень залива.

— Эй, приятель, — окликнул его Уилл, — Ты схватишь воспаление легких.

Корнелиус не повернулся. Даже бровью не повел.

«Каких таблеток он наглотался?» — недоумевал Уилл.

— Кон! — Уилл был не больше чем в двадцати ярдах от Корнелиуса. — Это я, Уилл! Ты в порядке? Ответь, старина!

Наконец Корнелиус заговорил. Он неразборчиво произнес одно слово, которое заставило Уилла замереть: