Мелисса де ла Круз - Любовь на крови

В баре «Праздничный коктейль», что на площади Святого Марка в Ист-Виллидж, всегда был канун Рождества. Мерцающие гирлянды красовались на балках круглый год, как и серебристая мишура, обмотанная вокруг стойки бара, и елка и дальней части бара, с украшениями, поблескивающими в тусклом свете. «Праздник», как его именовали завсегдатаи, был своего рода воплощением Нью-Йорка. Здесь нелегально торговали спиртным во времена сухого закона, а своими покровителями бар считал поэта Уистена Хью Одена, жившего по соседству, и Троцкого, обитавшего на другой стороне улицы.

Никто не смог бы с уверенностью сказать, почему бар просуществовал так долго. Его неистребимая популярность была аномалией для города, где нормой сделались помпезные торговые центры с перегороженным бархатной веревкой входом и шампанским по тысяче долларов за бутылку. Возможно, разгадка крылась в делавшихся на заказ коктейлях — барменша, казалось, всегда знала, что именно вы хотите выпить, — или, быть может, причиной было ощущение уюта и покоя, возникавшее у каждого, кто входил в заведение, и нашептывавшее каждому постоянному посетителю, что он здесь желанный гость. А может, дело было в доносившихся из старинного музыкального автомата песнях «Rolling Stones», полных душевности и томления. Время не просто остановилось в «Празднике» — оно застыло в янтаре, плотном и вязком, как подаваемое здесь домашнее виски.

Что любопытно, «Праздник» ни разу за все его долгое существование не подвергался облаве, его несовершеннолетних посетителей никогда не загоняли в тюремный фургон и не волокли в местный полицейский участок. Соседние заведения то и дело лишались лицензии, а «Праздник» цвел и благоухал, обслуживая постоянных клиентов, молодых и понтовых, старых и усталых, закаленных городских журналистов из воюющих между собою бульварных газет и толпы туристов, являющихся сюда в поисках «подлинного Нью-Йорка».

Шел конец ноября, и через несколько недель мишура, круглый год висящая в «Празднике», снова должна была сделаться уместной. В рождественский сезон владельцы заведения любили добавлять к отделке что-нибудь новое: пышный зеленый венок на двери, пестрые тканые ковры с. изображением Санты и его эльфов и изящные семисвечники на подоконниках.

Когда Оливер Хазард-Перри вошел в бар в половине пятого вечера, «Праздник» был битком набит. Оливер приходил сюда с тех самых пор, как в четырнадцать лет добыл себе первые поддельные права. Он поднял воротник и, волоча ноги, прошел вглубь, мимо компании завсегдатаев, мужчин с унылыми лицами и приглушенными голосами, медленно потягивающих выпивку и смакующих свои неудачи.

Оливер занял последнее место у барной стойки, подальше от веселящихся учеников колледжа, которые рано начали и уже промазывали, бросая дротики. «Праздник» не держал у себя никаких приманок для легионов цветущих работников хеджевых фондов, жаждущих продемонстрировать свои черные карточки «American Express». (В любом случае, в «Празднике» принимали только наличные.) «Праздник» был гаванью в бурном море для тех, кто искал пристанища, и что бы ни творилось за его дверями — банкротство, кризис, конец света, — здесь можно было найти покой и утешение, в дополнение к выпивке.

Именно поэтому Оливер возвращался сюда раз за разом. После посещения «Праздника» он всегда чувствовал себя лучше.

— Как обычно? — поинтересовалась барменша.

Оливер благодарно кивнул, слегка польщенный тем, что его узнали. Этого никогда прежде не происходило. Но впрочем, до прошлой недели он и появлялся здесь не особо регулярно. Барменша плеснула ему порцию знаменитого «праздничного» виски. Оливер со стуком поставил рюмку обратно, потом еще раз и еще. Виски напомнило ему слова Шайлер — о том, что больше всего на вкус крови походит вкус виски. Соль и огонь. Юноша бередил свою печаль, словно струпья на шее. Ему нравилось расцарапывать их до крови, чтобы посмотреть, насколько хуже станет. Он вправду не мог перестать пить виски. Оно слишком сильно напоминало ему о Шайлер. Хотя, с другой стороны, все в этом треклятом городе напоминало ему о ней.

Спасения не было. Ночью ему снилась она, тот год, что они провели вместе, то, как они спали спина к спине. Он до сих пор помнил, как пахли ее волосы после душа и как в уголках ее глаз собирались морщинки, когда она улыбалась. По утрам, проснувшись, он был словно зомби, вялый и беспокойный. Она ушла всего месяц назад и не вернется более. Во всяком случае, к нему. Он это понимал. Он практически подарил ее. Конечно, она не принадлежала ему, чтобы дарить ее, но без этого она ни за что бы не ушла. Он понимал меру ее верности — не уступающей его собственной.

Он поступил правильно — он это знал, — но от этого боль не уменьшалась. Ему было больно потому, что он знал: она любила его. Так она ему сказала. Просто… просто этого было недостаточно. Просто его она любила не так, как другого. Оливер не хотел быть раком на безрыбье, утешительным призом. Он не желал верности и дружбы. Он хотел владеть ее сердцем целиком, и понимание того, что этого не произойдет никогда, было трудно вынести.

Если бы только он мог забыть ее! Но сама его кровь жаждала ее, прикосновения ее мягких губ к шее, ощущения, возникавшего, когда ее клыки пронзали кожу и его захлестывала неодолимая волна удовольствия. Теперь же все его тело звучало в лад потере, тосковало и страдало так же, как и душа. Он поднял палец, требуя еще порцию выпивки.

— Притормози, ковбой, — с улыбкой произнесла барменша, — Это уже какая, четвертая? Еще же даже шести нет!

— Мне нужно, — пробормотал Оливер.

— Зачем?

Он покачал головой, и барменша отошла обслужить посетителя у другого конца стойки.

Оливер потрогал спрятанную в кармане карточку, провел пальцем по выгравированным словам. Это было тайное место для таких, как он, — для краснокровных, которых бросили их вампиры, для людей-фамильяров, мучившихся от неудовлетворенной жажды.