Дин Кунц - До рая подать рукой

А теперь он знал все о недавнем прошлом Микки, и ее это не радовало.

Она задалась вопросом: а как бы он повел себя, если б она проснулась раньше и застала его в своей комнате?

Под горящей лампой лежала раскрытая Библия. Мэддок воспользовался контурным карандашом для губ, который взял из ее сумочки, чтобы обвести несколько слов. Книга Пророка Иоиля, глава 1, абзац 5: « Пробудитесь, пьяницы, и плачьте, и рыдайте …»

Ее встревожило, что он очень уж хорошо знал Библию, если нашел столь уместную, но мало кому знакомую строку. Такая эрудиция свидетельствовала о том, что соперник у нее более умный и изворотливый, чем она предполагала. И он определенно полагал ее пренебрежительно малой угрозой, раз верил, что может так нагло насмехаться над ней.

Покраснев от унижения, Микки подошла к комоду, убедилась, что Мэддок заглянул под желтый свитер и нашел две бутылки лимонной водки.

Она достала бутылки из ящика. Одна полная, запечатанная. А вот во второй, после прошлой ночи, водки осталось на самом донышке.

На кухне Микки включила свет над раковиной и вылила в нее содержимое обеих бутылок. Пары, не аромат лимона, а псевдовозбуждающий запах алкоголя, вызвали целый букет желаний: напиться, забыться, уйти из этого грешного мира.

Бросив обе бутылки в мусорное ведро, она не могла унять дрожь в руках. Ладони были влажными от водки.

Осушив их дыханием, Микки прижала холодные руки к горящему лицу.

Перед ее мысленным взором возникла бутылка бренди, которую тетя Джен хранила в кухонном буфете. Она живо представила себе, как достает бутылку, скручивает пробку, наливает стопку, ощутила во рту вкус бренди…

– Нет!

Она прекрасно понимала, что речь шла не о бренди, не о водке. В действительности она искала предлог, чтобы подвести Лайлани, повод уйти в себя, отступить за знакомый подвесной мост, укрыться за стенами и башнями эмоциональной крепости, где ее и без того израненному сердцу не будут грозить новые удары, где она сможет жить вечно, оплакивая себя. Бренди помогло бы ей перейти этот мост и избавило бы от боли за судьбу других людей.

Отвернувшись от буфета, где дожидалось бренди, даже не раскрыв дверцы, она шагнула к холодильнику, в надежде утолить жажду кока-колой. Но выяснилось, что мучила ее не жажда, а голод, жуткий голод, поэтому она достала пирожное из керамического медведя, голова которого служила крышкой, а тело – сосудом. Покончив с пирожным, после некоторого раздумья она взяла медведя со всем его содержимым и отнесла на стол.

Сидя за столом, глядя на стоящие перед ней коку и медведя с пирожными, Микки вновь почувствовала себя восьмилетней девочкой, в смятении чувств и испуганной, которая искала утешение у демона сахара. Тут она заметила тарелку, стоящую за подсвечниками. Ту самую, на которой этим вечером она относила соседям пирожные. Мэддок вернул ее, пустую и вымытую.

Все та же наглость. Если бы Микки не успела проснуться до его ухода, она догадалась бы, кто обыскал ящики комода и вывернул на кровать содержимое ее сумочки, но не могла точно знать, верна ли ее догадка. Оставив тарелку, Мэддок давал понять, что он хочет, чтобы она знала, какой незваный гость побывал в их доме. Вновь показывал, что не ставит ее ни в грош.

Но куда больше, чем возвращение тарелки, встревожило Микки исчезновение пингвина. Статуэтка высотой в два дюйма, из коллекции мертвой женщины, раньше стояла на кухонном столе, среди цветных стаканчиков с недогоревшими свечками. Должно быть, Мэддок увидел пингвина, когда ставил на стол тарелку.

Если он и раньше подозревал, что Лайлани познакомилась с Микки и тетей Джен, то пингвин эти подозрения подтвердил.

Желудок вдруг оказался в горле, грудь защемило, голова закружилась, как случалось с ней на скоростном участке русских горок. Побледнев как полотно, Микки застыла на стуле.

В большинстве своем люди, с которыми встречалась Полли, ей нравились, она легко заводила друзей, мало с кем враждовала, но, когда заправщик подошел к ней, улыбаясь во весь рот, словно клоун, только что плюхнувшийся на задницу, со словами: «Привет, меня зовут Эрл Бокман, моя жена – Морин. Это заведение принадлежит нам, мы работаем здесь двадцать лет», она сразу сделала вывод, что он относится к тем немногим, кому не заслужить ее благорасположения.

Высокий, с приятной внешностью, с запахом мяты изо рта, чистенький, выбритый, в выглаженной одежде, он вроде бы обладал всем необходимым, чтобы произвести хорошее впечатление на первого встречного, особенно если бы на его губах играла чуть меланхоличная улыбка, но никак не такая широченная, во все тридцать два зуба.

– Я родом из Вайоминга, – продолжал Эрл, – а вот Морин из здешних краев, но я прожил тут так долго, что вполне могу считаться местным. В этом округе любой мужчина, женщина или ребенок знают Эрла и Морин Бокман, – казалось, он считал необходимым убедить их в том, что автозаправка и магазин действительно принадлежат ему и его жене, а потому клиенты могут не сомневаться в качестве горючего, которое он продает. – Только назовите имена Эрл и Морин, и любой скажет вам, что это муж и жена, которые хозяйничают на автозаправке и в магазине, расположенных на перекрестке федеральных шоссе. И еще, должно быть, вам скажут, что Морин – это персик, потому что она такая же сладенькая, как этот фрукт, и будут правы. Смею вас заверить, что я – счастливейший человек на свете, который когда-либо женился, потому что ни разу не пожалел об этом.

Во время своего монолога он не переставал демонстрировать свою ослепительную улыбку, достойную рекламного плаката зубной пасты, и Полли, пожалуй, уже поставила бы десять тысяч долларов против пакета с попкорном, что труп бедной Морин лежит сейчас если не в торговом зале, то в подсобке, а этот болтун то ли задушил ее голыми руками, то ли размозжил голову большой банкой тушеной свинины с бобами, то ли проткнул сердце окостеневшей сосиской «Тонкий Джим», провисевшей над прилавком с закусками добрые пятнадцать лет.

Назойливой улыбки и беспрерывного информационного потока о личной жизни вполне хватило бы, чтобы зачислить Эрла в список людей, за которых она никогда не стала бы голосовать, если бы они выставили свою кандидатуру на пост президента, даже без учета его часов. Циферблат этого необычного устройства без черен и пуст: ни цифр – часов, ни черточек – минут, ни стрелок. Возможно, Эрл отдал предпочтение неудобной модели цифрового хронометра, который показывал время лишь при нажатии кнопки на корпусе, но у Полли возникли серьезные подозрения, что это вовсе не часы. С того самого момента, как Эрл появился около заправочных колонок, он поворачивался из стороны в сторону, направляя свой приборчик, надетый на правую, а не на левую руку, на Кэсс, на Полли, снова на Кэсс, и то и дело что-то высматривал в черном кругу под мерцающим красно-янтарным светом рождественских гирлянд. Полли поначалу подумала, что прибор на руке Эрла – камера, а сам он – из извращенцев, которые тайком фотографируют женщин, реализуя причуды своего больного воображения. Но хотя нервной манерой держаться Эрл определенно вписывался в категорию «извращенец», она не могла поверить, что кому-то удалось изобрести камеру, снимающую то, что находится под одеждой женщины.