Дин Кунц - До рая подать рукой

Вместо ванны она приняла душ. Из мыла она остановилась на «Айвори», вполне хватило, чтобы смыть змеиный ихор с ее рук, с тела – пот, а с лица – остатки соленых слез, которые претили ей больше, чем змеиная слизь.

Мутанты не плачут. Особенно опасные мутанты. Не след ей выходить из образа.

Обычно она душу предпочитала ванну, правда, ароматизация не шла дальше «Айвори». Часто в ванне оказывался борец сумо и профессиональный киллер по имени Като, она мстила ему за все унижения, которым ее подвергали мать и доктор Дум. В эту ночь, несмотря на выходку Синсемиллы, у Лайлани не было желания мучить Като.

Душ представлял собой бо́льшую опасность, чем ванна. Если она снимала с ноги ортопедический аппарат, скользкая поверхность и всего одна здоровая нога могли привести к падению.

Однако иной раз, как сейчас, она принимала душ, не снимая ортопедического аппарата. Потом вытирала его насухо полотенцем, а шарниры высушивала феном, но в принципе водные процедуры ее ортопедическому аппарату не вредили.

Она носила не стандартный коленный протез, сработанный из литого пластика, кожаных ремней и эластичных тяг. Лайлани нравилось думать, что ее ортопедический аппарат в чем-то сродни киллерам-киборгам. Сделанный из стали, жесткой черной резины и губчатых прокладок, он придавал ей шарм робота-охотника, сконструированного в лабораториях будущего и отправленного в прошлое с тем, чтобы выследить и уничтожить мать злейшего врага рода человеческого.

Высушив волосы и ортопедический аппарат, юная киллерша-киборг вытерла конденсат с зеркала и всмотрелась в свой торс. Никаких буферов. Она и не ожидала радикальных изменений, но надеялась увидеть хотя бы маленькие бугорки, парочку симметрично расположенных комариных укусов.

Месяц тому назад в каком-то журнале она прочитала статью о том, что частыми целенаправленными мыслями о большой груди действительно можно увеличить ее размеры. С тех пор засыпала, представляя себя с массивными буферами. Конечно же, автор статьи несла чушь, но Лайлани полагала, что лучше засыпать, думая о своей большой груди, чем размышлять о множестве проблем, мешающих ей жить.

Завернувшись в полотенце, она понесла грязную одежду в свою комнатку.

В царстве Клеопатры стояла тишина. Не сверкала фотовспышка. Никто ничего не декламировал на псевдостароанглийском языке.

Лайлани надела летнюю пижаму из хлопчатобумажной ткани. Небесно-синие шорты и того же цвета футболка с короткими рукавами. С желто-красной надписью «РОЗУЭЛЛ, НЬЮ-МЕКСИКО» на спине и красной, буквами в два дюйма, «ДИТЯ ЗВЕЗД» на груди.

Она увидела эту пижаму во время недавнего тура по памятным местам штата Нью-Мексико, связанным с визитами инопланетян, и решила, что ее детский восторг поможет убедить доктора Дума, будто она по-прежнему верит в сказочку о Луки, увезенном на другую планету. « Инопланетяне иногда похищают людей прямо из кровати, Престон. Ты рассказывал нам такие истории. Слушай, я думаю, если на мне будет такая пижама, они поймут, что я готова лететь с ними, жду не дождусь, когда же они придут за мной. Может, они увезут меня до моего дня рождения, а потом вернут на Землю вместе с Луки, со здоровыми рукой и ногой аккурат в канун праздничной вечеринки! »

По ней, эта тирада была такой же фальшивой, как деревянные зубы Джорджа Вашингтона, но доктор Дум принял все за чистую монету. Он ничего не знал о детях, не хотел знать, полагал, что ума у них не так уж много и, конечно же, им нравятся новые тряпки.

Он всегда покупал ей то, что она спросила, пижама не стала исключением, возможно, потому, что эти подарки изгоняли печаль, которую он мог чувствовать, планируя ее убийство. Чтобы испытать щедрость доктора, она могла бы потребовать бриллианты, лампу от Тиффани. А вот попроси она дробовик, он бы, наверное, встревожился.

Теперь же, смело назвав себя именем «Дитя звезд», тем самым как бы предлагая Ипам прилететь и забрать ее, Лайлани взяла из комода аптечку первой помощи и вернулась в комнату матери.

Аптечка была из дорогих, с пластиковым прозрачным верхом, как на коробке для блесен. Доктор Дум не имел медицинского образования, но достаточно долго колесил по дорогам, чтобы понимать, что первую помощь при мелких травмах и повреждениях зачастую приходится оказывать самостоятельно. А поскольку Лайлани знала, как часто с ее матерью что-то случается, она кое-что добавила к стандартному набору медикаментов. И всегда держала аптечку под рукой.

Красные блузы по-прежнему укрывали лампы. Но алый свет более не создавал ощущение борделя. С учетом последних событий, происходивших в этой комнате, она теперь напоминала покои какого-нибудь марсианского короля, загадочные, сюрреалистические.

Змея лежала на полу, словно кусок небрежно брошенного каната. За время отсутствия Лайлани она не ожила, осталась такой же мертвой.

Синсемилла привалилась спиной к поставленным на попа подушкам, неподвижная, как змея, с закрытыми глазами.

Прежде чем Лайлани смогла вернуться, ей потребовалось время, чтобы принять душ, переодеться, прийти в себя. Из спальни матери выбегала не Лайлани Клонк, а испуганная, злая, униженная, запаниковавшая девочка. Она дала себе слово, что больше такой не будет. Нигде и никогда. И теперь в спальню входила настоящая Лайлани… отдохнувшая, уверенная в себе, готовая сделать то, что необходимо.

Синсемилла сладко похрапывала. Наркотики вогнали ее в глубокий сон, почти в кому. По прикидкам Лайлани, проспаться она могла только к следующему полудню.

Лайлани пощупала пульс матери. Устойчивый, но учащенный. Организм ускорял обмен веществ, чтобы побыстрее избавить тело от наркотиков.

Хотя змея не была ядовитой, укус выглядел скверно. Из двух миниатюрных проколов кровь уже не текла, но окружающие мягкие ткани приобрели синюшный оттенок.

Лайлани предпочла бы вызвать «Скорую помощь», чтобы мать отвезли в больницу. Но Синсемилла, конечно, пришла бы в ярость, увидев, что попала в руки врачей с университетскими дипломами, которые пользуют ее методами западной медицины. И по прибытии домой устроила бы ей словесную порку, которая могла продолжаться часы, дни, недели, пока у Лайлани не возникло бы желание отрезать уши электрическим ножом, только для того, чтобы мать сменила тему.

Кроме того, если бы Синсемиллу увезли и она очнулась в больнице, скандал, который она там непременно бы закатила, мог привести к ее переводу в психиатрическую клинику.

И тогда Лайлани осталась бы наедине с доктором Думом.

Маленькие девочки его не интересовали. Насчет этого она сказала Микки правду.

Он убивал людей, и, пусть был хладнокровным убийцей, а не жаждущим крови маньяком, оставаться с ним наедине Лайлани хотелось не больше, чем с Чарльзом Мэнсоном [45]или визжащей дисковой пилой.