Дин Кунц - Потерянные души

За более чем шестнадцать лет Брюс не слышал от Джоэля Рэнберна ни единого лживого слова, а теперь этот человек просто фонтанировал ложью.

По мере того, как желание побрюзжать все нарастало, ему захотелось, чтобы что-нибудь отвлекло его от столь недостойных мыслей. Он понимал, что, возможно, они несправедливы, пусть и вертелись в его голове. Но ничто не отвлекало.

Его сосед по палате, выздоравливающий после хирургической операции, почти все время спал. Когда просыпался, говорил только по-испански и бодрствовал недолго.

На полке под потолком стоял телевизор, и на тумбочке у кровати Брюса лежал пульт дистанционного управления, но ему не хотелось беспокоить соседа. Кроме того, телевидение он терпеть не мог, как не выносил шумные, бессмысленные фильмы, в которых действие разворачивалось на других планетах. Если бы он попал на «реалити-шоу», в которых не было ничего реального, то мог бы запустить пульт дистанционного управления в стену.

Презрение, пренебрежение, увертки – вот что он получил в ответ на свои жалобы. Возникало даже подозрение, а не было ли у Джоэля Рэтберна брата-близнеца, неотличимого от него, который, правда, не заканчивал медицинскую школу и школу обаяния, и не запер ли этот близнец своего хорошего брата в чулан, чтобы поиграть в доктора.

Небо все сильнее затягивали облака, никто не приходил со льдом, никто не приходил, чтобы поменять простыни, на остатках пищи уже во множестве размножались опасные бактерии, и в конце концов у Брюса возникла необходимость справить малую нужду. Он принимал лекарство, препятствующее росту простаты, а потому его визиты в туалет сократились с двух сотен в день до более приемлемого числа, но, если уж такая потребность возникала, удовлетворять ее следовало быстро.

Сев на кровати и сунув ноги в шлепанцы, Брюс порадовался, что привез в больницу свою пижаму. Для начального обследования и МРТ его обрядили в один из больничных халатов, оставляющих спину голой. Халаты эти могли понравиться только мазохистам, склонным к эксгибиционизму. Но, как только его привезли в эту палату, прежде чем лечь в постель, он настоял на том, чтобы ему позволили переодеться в свою пижаму.

В семьдесят два года он практически полностью сохранил волосы, не жаловался на слух, очки надевал только для чтения, и талия у него не расплылась, но что-то трагическое произошло с его задом. Не так уж и давно ягодицы были круглыми и твердыми, а потом, внезапно, чуть ли не за одну ночь обмякли, обвисли и уменьшились в размерах. Мужчине его возраста и так с трудом удавалось держаться с достоинством в обществе, которое боготворило молодость, а пожилых граждан воспринимало пердунами в нелепых одеждах и с дурацкими взглядами на жизнь. И он отказывался ходить с голым обвисшим задом, давая каждому невежественному молодому дураку повод посмеяться над ним.

В туалете, примыкающем к его двухместной палате, Брюс сел на унитаз, чтобы отлить, как всегда поступал и дома, из уважения к труду Ренаты, которая регулярно мыла их ванную комнату. Он продолжал садиться, а не проделывать все стоя, потому что его руки иной раз начинали неожиданно и непредсказуемо дрожать, и это крайне отрицательно влияло на меткость.

Облегченно выдохнув, Брюс какое-то время посидел в тишине, а потом услышал странный звук, который поначалу принял за крик тревоги какой-то птицы, изданный с тем, чтобы вся стая взлетала в небо. Его палата находилась на верхнем из трех этажей больницы, и, кроме крыши, над головой ничего не было.

Крик повторился, уже меньше напоминая птичий, но более тревожный и загадочный. Окон, через которые крик мог достичь его ушей, в туалете не было и, если на то пошло, над потолком наверняка находился технический этаж, с трубами, вентиляционными коробами и кабелями, который приглушал бы любые звуки, раздающиеся на крыше.

Закончив свои дела, он услышал другие звуки, не такие резкие, как первый, тихие, будоражащие стоны, которые доносились издалека.

В одной стене, под потолком, он увидел канал с вращающимся вентилятором, который гнал в туалет теплый воздух. Он ощущал приятное тепло, если поднимал голову. Но этот воздушный поток вроде бы не сопровождался стонами.

Около пола Брюс заметил вентиляционную решетку. Предположил, что через нее уходит использованный воздух.

Хотя непонятные звуки практически смолкли, Брюс опустился на колени, наклонил голову к решетке. Поначалу не слышал ничего, но потом стоны вернулись, и тут же к ним добавился новый голос. Если первый голос определенно принадлежал мужчине, то второй, скорее, женщине. И оба мучились от невыносимой боли.

Он подумал, что, возможно, слышит людей, которые лежали в палатах интенсивной терапии, куда клали самых тяжелых больных, балансирующих между жизнью и смертью. Но, когда Брюс прислушался, до него долетел плач еще одной женщины, и ее рыдания говорили не о физической боли, а о чем-то еще, о других страданиях. Какие-то мгновения он не мог понять, в чем дело, а потом до него дошло: она плакала от невообразимого ужаса, и стоны остальных вызывались тем же.

Чем больше он понимал, что слышит, тем больше он слышал. Четвертый голос, еще одной женщины, вплелся в первые три: « Ох, Господи… ох, Господи… ох, Господи… Господи, пожалуйста… Господи, пожалуйста… ох, Господи… пожалуйста …» Она взывала к Богу в таком отчаянии, в таком страхе, что Брюса Уокера передернуло, и он почувствовал, как на шее выступает холодный пот.

Страх, само собой, ощущает, каждый пациент больницы, но редко страх достигает такой интенсивности. И Брюс не мог представить себе ситуацию, когда столь сильный страх охватил бы целую группу пациентов.

Стоя на четвереньках, слыша далекие голоса, пробивающиеся к нему навстречу уходящему из туалета воздуху, он сказал себе, что слышит актеров в драме, которую показывают по телевизору, включенному в одной из палат первого этажа, но это объяснение устроило его лишь на секунду. В фильмах ужаса случалось, что актеры кричали хором, но всегда их крики усиливала музыка. Ни один режиссер не заставлял их кричать без музыки. Тут же он слышал только жуткие стоны и крики – никакой музыки.

Предельная концентрация обострила слух, и Брюс уловил отзвуки других голосов, не таких громких, как первые четыре, но тоже объятых ужасом. Потом мольба женщины о божественном вмешательстве смолка, но не резко и сразу, а в течение нескольких секунд, как будто кто-то схватил ее за шею и начал душить, и потом решил вырвать ей глотку. Голос сначала становился глуше, потом вдруг перешел в крик невероятной боли, после чего вроде бы захлебнулся в потоке крови. И тут же в голосах остальных прибавилось отчаяния, будто они засвидетельствовали непередаваемый ужас, творящийся рядом с ними.