Дин Кунц - Город Ночи

Виктор и представить себе не мог, что новости, которые принес Патрик Дюшен, затмят происходящее на экранах, но, когда священник рассказал о встрече с татуированным мужчиной, кризис с Уэрнером тут же отошел на второй план в сравнении с появлением в Новом Орлеане человека, которого он, Виктор, создал первым.

Поначалу настроенный скептически, он попросил Дюшена как можно подробнее описать великана, который сидел у того на кухне, особенно изуродованную половину лица. Судя по тем повреждениям, что сумел разглядеть священник под татуировкой, обычный человек, получив их, не выжил бы. Более того, повреждения совпадали с теми, которые запомнил Виктор, а своей памяти он имел все основания доверять.

Далее Дюшен описал и вторую половину лица, оставшуюся невредимой, и Виктор узнал идеал мужской красоты, который по доброте души даровал своему первенцу.

За добро ему отплатили предательством и убийством его первой жены, Элизабет. Конечно, красотой и послушанием Элизабет не шла ни в какое сравнение со следующими женами, которых он создал для себя, но ее жестокое убийство оставалось непростительным преступлением. И теперь этот неблагодарный тип объявился здесь, в Новом Орлеане, снедаемый величием, что-то бормочущий о предназначении, по глупости рассчитывающий, что может не только пережить вторую схватку с ним, но и выйти победителем.

— Я думал, он тогда умер, — сказал Виктор. — На льду. Я думал, он замерз.

— Он вернется в мой дом примерно через полтора часа, — добавил священник.

Виктор одобрительно кивнул:

— Хорошая работа, Патрик. В последнее время я тебя больше ругал, чем хвалил, но ты исправляешься.

— По правде говоря, — священник не решался встретиться взглядом со своим создателем, — я думал, будто могу предать вас, но в конце концов понял, что не в силах стать его сообщником.

— Разумеется, не в силах. В твоей Библии рассказывается о том, как ангелы взбунтовались против Бога, за что их и низвергли с небес. Но я создал существ, более послушных, чем те, которых удалось создать мифическому Богу.

На экране Уэрнер, в котором теперь брали верх паучьи гены, по стене поднялся на потолок и остался там, дрожа всем телом.

— Сэр, — нервно начал Дюшен, — я пришел сюда не только для того, чтобы сообщить вам эту новость, но и попросить… попросить вас даровать ту милость, которую пообещал мне ваш первенец.

Виктор не сразу сообразил, о какой милости идет речь, а когда понял, его охватила злость.

— Ты хочешь, чтобы я взял твою жизнь?

— Освободите меня, — взмолился Патрик, глядя на экраны, чтобы не встретиться взглядом с Виктором.

— Я дал тебе жизнь, и где твоя благодарность? Скоро весь мир станет нашим, нам покорится природа, все изменится раз и навсегда. Я предоставил тебе возможность участвовать в этом великом начинании, а ты от него отворачиваешься. Неужели в своем заблуждении ты поверил, что религия, которую ты проповедуешь, содержит в себе толику правды?

Дюшен продолжал смотреть на фантасмагорического Уэрнера.

— Сэр, вы можете освободить меня несколькими словами.

— Бога нет, Патрик, а если бы и был, для таких, как ты, он не найдет места в раю.

Смирение, которое зазвучало в голосе священника, решительно не понравилось Виктору.

— Сэр, мне не нужен рай. Хватит вечной темноты и молчания.

У Виктора он вызывал только презрение.

— Пожалуй, ты — самое жалкое из всех существ, которые мне довелось создать.

Священник не ответил, и тогда Виктор включил динамики, соединенные с микрофонами, установленными в изоляторе. Уэрнер по-прежнему кричал от ужаса и боли. Кошачий визг перемежался вполне человеческими криками безумца и совершенно незнакомыми звуками, которые, возможно, могли издавать какие-то насекомые.

— Открой дверь переходного отсека, — приказал Виктор одному из сотрудников. — Отец Дюшен хочет утешить беднягу Уэрнера.

— Сэр, лишь несколькими словами вы можете… — Отец Дюшен дрожал всем телом.

— Да, — прервал его Виктор. — Могу. Но я потратил на тебя время и ресурсы, Патрик, и в твоем случае инвестиции не принесли желаемого результата. А так ты сможешь сослужить мне последнюю службу. Мне нужно знать, насколько опасным стал Уэрнер для всех, кроме себя. Войди туда и продемонстрируй мастерство священника. Письменный отчет мне не нужен.

Дверь переходного отсека открылась. Дюшен направился к ней. На пороге остановился, посмотрел на своего создателя.

Ни выражение лица священника, ни его глаза ничего Виктору не сказали. Хотя он создал их всех и прекрасно разбирался в структуре их тел и мозга, некоторые из Новых людей иногда становились для него такой же загадкой, какой были Старые люди.

Не произнеся ни слова, Дюшен вошел в переходной отсек. Дверь за ним закрылась.

— Он в воздушном шлюзе, — сообщил Рипли.

— Это не воздушный шлюз, — поправил его Виктор.

— Наружная дверь заперта, — доложил один из сотрудников. — Внутренняя дверь открывается.

Мгновением позже Уэрнер перестал кричать. Он оставался на потолке, но переключился с собственных проблем на что-то еще.

Отец Дюшен вошел в изолятор.

Дверь за ним закрылась, но никто из сотрудников не доложил об этом, нарушая заведенный порядок. Комната наблюдения погрузилась в мертвую тишину.

Дюшен заговорил, но обращался он не к монстру, висящему на потолке, а к своему создателю, глядя в одну из камер:

— Я прощаю тебя, Отец. Ты не ведаешь, что творишь.

В это самое мгновение, до того, как Виктор успел разразиться яростным ответом, Уэрнер доказал, что стал смертельно опасен. Впрочем, находящиеся в комнате наблюдения в этом и так не сомневались. Такие клешни и жвала могли нести только смерть.

Программа, заложенная в священнике, требовала, чтобы он боролся за свою жизнь, сил ему тоже хватало, да и тело отличала повышенная сопротивляемость. Поэтому благодаря силе и сопротивляемости смерть его была не легкой, а медленной и жестокой, но в конце концов он получил то, о чем просил.

— Многие теологи считают, что собаки и некоторые другие животные имеют простые души, но бессмертные они или нет, сказать не может никто. — Девкалион смотрел, как глаза пастора Лаффита нервно бегают под опущенными веками.

— Если у собак есть души, тогда, возможно, и мы — нечто большее, чем машины из плоти и крови, — предположил Лаффит.

— Я не собираюсь давать вам ложную надежду, — сказал Девкалион после короткого раздумья, — но могу предложить третью конфету.

— Съешьте и вы одну, хорошо? За компанию.

— Хорошо.

Голова и руки священника тряслись все сильнее.

Девкалион взял две конфеты. Одну поднес к губам Лаффита, и тот ее взял.

В конфете, которую Девкалион положил в рот, начинка оказалась кокосовой. За двести прожитых лет он никогда не ел ничего более сладкого, возможно, потому, что обстоятельства, по контрасту, сложились очень уж горькие.