Стивен Кинг - Мешок с костями

Однако я постоял еще несколько мгновений, изучая лицо, которое видел в листве, и мне не понравилась ухмылка, появившаяся стараниями легкого порыва ветра. Наверное, уже тогда в моей душе зародилась тревога, но меня занимало другое, так что первый сигнал я проигнорировал. И двинулся на север, гадая, о чем могла писать Джо… а к тому времени я все более утверждался в мысли, что рукопись существовала. Иначе с чего взяться в ее студии моей старой пишущей машинке? Я решил, что внимательно осмотрю и дом, и студию. И тогда… помогите, я тону Голос шел из лесов, из воды, изнутри. На мгновение закружилась голова. Я остановился. Никогда в жизни мне не было так плохо. Сдавило грудь. Желудок свернулся холодным узлом. Глаза залила ледяная вода, и я уже знал, что за этим последует. Нет, попытался выкрикнуть я, но ни звука не сорвалось с губ.

Зато рот вновь наполнился металлическим привкусом холодной озерной воды, а деревья поплыли перед глазами, словно я смотрел на них снизу вверх через слой прозрачной жидкости. И давление на грудь локализовалось в двух местах. Словно две руки держали меня под водой.

— Может, кто-нибудь это прекратит? — спросил кто-то — почти выкрикнул. На Улице, кроме меня, никого не было, но голос этот я услышал отчетливо. — Может, кто-нибудь это прекратит?

А затем зазвучал другой голос, доносящийся не снаружи, а звучащий в моей голове. Я словно слышал чужие мысли. Они бились о мой череп, как мотыльки, залетевшие в японский фонарик.

Помогите, я тону

Помогите, я тону

Мужчина в синей

Фуражке схватил меня

Мужчина в синей фуражке

Не дает мне вдохнуть

Помогите, я тону

Потерял мои я годы,

Они на тропе

Он держит меня

У него такое злое лицо

Пусти меня, пусти меня

О Иисусе сладчайший пусти меня

Отпусти оксена хватит

ОТПУСТИ ОКСЕНА

Она выкрикивает мое имя

Она так ГРОМКО выкрикивает мое имя…

Охваченный паникой, я наклонился вперед, широко раскрыл рот, и из него вырвался холодный поток…

Ничего, конечно, не вырвалось. Пик ужаса миновал, но желудок продолжал бунтовать, словно я съел что-то непотребное, вроде антимуравьиного порошка или ядовитого гриба, из тех, что в справочниках Джо рисовали в красной рамочке. Еще одна береза росла там, где берег спускался к озеру, ее белый ствол изящно выгибался над водой, словно она хотела полюбоваться своим отражением в зеркальной глади озера. Я ухватился за ствол, как пьяный хватается за фонарный столб.

Давление на грудь стало ослабевать, но боль по-прежнему не проходила. Я привалился к дереву, с гулко бьющимся сердцем, и внезапно почувствовал отвратительный запах, словно какая-то мерзкая тварь выдала этим запахом свое присутствие. Тварь, которой давно следовало умереть, а она все жила.

Хватит, отпусти его, я сделаю все, что ты хочешь, только отпусти его, попытался сказать, но не вымолвил ни звука. И чужеродный запах исчез. Вновь вокруг пахло лишь озером и лесом… но я что-то видел внизу: мальчик в озере, маленький утонувший чернокожий мальчик, лежащий на спине. С широко раскрытым ртом. И белыми, как у статуи, глазами.

Мой рот вновь наполнился привкусом озерной воды. Помогите мне, отпусти меня, помогите, я тону. Я наклонился вперед, из моей глотки рвался крик, я кричал в мертвое лицо, лежащее подо мной, и тут я осознал, что смотрю вверх на себя, смотрю сквозь толщу подсвеченной заходящим солнцем воды на белого мужчину в синих джинсах и желтой рубашке с отложным воротничком, ухватившегося за ствол березы и пытающегося кричать. Лицо мужчины пребывало в постоянном движении, его глаза на мгновение скрыла рыбешка, метнувшаяся за каким-то насекомым, я раздвоился, одновременно стал и чернокожим мальчиком, утонувшим в озере, и белым мужчиной, тонущим в воздухе, это так, именно это происходит, один удар — да, два — нет.

Я смог выблевать лишь жалкий комок слюны, и — невероятно — из воды выпрыгнула рыбка и на лету схватила его. На закате они хватают все что угодно. Угасающий свет, должно быть, сводит их с ума. Еще одна рыбка выпрыгнула из воды, блеснула серебряной спинкой и исчезла, оставив после себя расходящиеся круги. И все пропало — металлический привкус во рту, жуткий запах, колышущееся лицо негритенка (он-то воспринимал себя не черным, не афроамериканцем, а негром), и я практически не сомневался, что фамилия у него была Тидуэлл.

Я посмотрел направо и увидел серый валун. Здесь, именно здесь, подумал я, и, словно в подтверждение моей догадки, меня вновь окатило волной гнилостного запаха, на этот раз идущего от земли.

Я закрыл глаза, по-прежнему цепляясь за березу, едва держась на ногах от слабости и дурноты, и в этот самый момент за моей спиной раздался голос безумца Макса Дивоура:

— Эй, сутенер, а где же твоя шлюха?

Я повернулся и увидел его, естественно, в обществе Роджетт Уитмор. Мы увиделись в первый и последний раз, но впечатлений мне хватило с лихвой. Можете мне поверить.

Его инвалидное кресло-каталка напоминало нечто среднее между мотоциклетной коляской и луноходом; Полдюжины хромированных колес с каждого бока. Четыре колеса побольше — сзади. Все на разных уровнях, то есть с индивидуальной подвеской. На таком экипаже Дивоур мог с комфортом перемещаться и по более ухабистой, чем Улица, тропе. Над задними колесами располагался двигатель. Ноги Дивоура прикрывал стекловолокнистый обтекатель, черный, с красными полосками, который неплохо смотрелся бы и на гоночном автомобиле. На нем монтировалось устройство, отдаленно напоминающее мою спутниковую антенну… я догадался, что это компьютизированная система, предотвращающая столкновения. Возможно, даже автопилот. К левому борту крепился зеленый кислородный бак длиной четыре фута. Шланг от него тянулся к пластмассовому редуктору. А второй шланг соединял редуктор с маской, которая лежала на коленях Дивоура. Мне тут же вспомнилась стеномаска другого старика, который фиксировал мои показания. Я мог бы подумать, что вижу галлюцинацию, если бы не наклейка на обтекателе, пониже «тарелки» с надписью:

ДАМ ФОРУ ЛЮБОМУ «ДОДЖУ»

Женщина, которую я видел рядом с «Баром заходящего солнца» в «Уэррингтоне», на этот раз надела белую блузу с длинными рукавами и черные брюки, обтягивающие ее ноги, как вторая кожа. Узкое лицо со впалыми щеками еще больше напоминало крикунью с картины Эдварда Манча. Седые волосы облепляли лицо. Губы она накрасила так ярко, что казалось, у нее изо рта течет кровь.

Старая, уродливая, она, однако, выглядела юной красоткой в сравнении со свекром Мэтти. Высохший, с синими губами, с полиловевшей кожей у глаз и уголков рта, он напоминал мумию, какие иной раз извлекают из погребальных камер пирамид, где они покоятся в окружении жен и любимых животных. На голове осталось лишь несколько островков седых волос. Волосы торчали и из огромных ушей. Одет он был в белые брюки и синюю рубашку с широкими рукавами. Добавьте к этому маленький черный берет — и получите французского художника девятнадцатого столетия на закате дней.