Стивен Кинг - Худеющий

Он чуть не сел, но застыл на месте. В вечерних сумерках Билли едва не уселся на оторванную кисть руки своего друга. Она была сжата в кулак, из разорванной плоти сочилась кровь на обивку сиденья. Сжатая в кулак кисть была наполнена шариками от подшипника.

— Ты где? — Голос Хейди был раздраженным, испуганным, усталым. Билли не особенно удивился тому, что никаких чувств в нем этот голос не вызвал. Даже любопытства.

— Не имеет значения, — сказал он. — Я еду домой.

— Он узрел Свет! Благодарение Богу! Наконец он увидел свет! На какой аэродром приземлишься? Ла-Гардиа? Кеннеди? Я заеду за тобой.

— Я за рулем, — ответил Билли. Сделал паузу. — Я хочу, чтобы ты позвонила Майку Хаустону, Хейди, и сказала ему, что ты передумала насчет вашего с ним договора.

— Насчет чего? Билли, что?.. — По изменению ее интонации он понял: она точно знала, о чем идет речь, — испуганный тон ребенка, попавшегося на краже конфеток. И вдруг его терпение иссякло.

— Невменяемое состояние, — сказал он. — Сошел с ума и опасен, короче говоря. Я уладил свою проблему и счастлив буду отправиться туда, куда вы решили меня поместить, — в клинику Глассмана, в санаторий для душевнобольных, в дурдом, на акупунктуру. Но если меня легавые сцапают, когда я въеду в штат Коннектикут, и упрячут меня в дурдом Норуока, ты, Хейди, об этом очень сильно пожалеешь.

Она заплакала.

— Мы только делали то, что считали наилучшим для тебя, Билли. Когда-нибудь поймешь.

В голове зазвучал голос Лемке. «Не твоя ошибка… есть другие причины… у тебя есть друзья». Отбросил прочь воспоминание, но мурашки успели поползти по спине, рукам, даже по шее к лицу.

— Ты только… Он замер, услышав теперь голос Джинелли. «Ты только сними его. Сними. Уильям Халлек сказал, чтобы ты снял с него проклятье».

Рука. Кисть руки на сиденье. Широкий золотой перстень с алым камнем — рубином, наверное. Темные тонкие волоски на нижних суставах. Рука Джинелли.

Билли с трудом проглотил, в горле щелкнуло.

— Ты только объяви эту бумагу аннулированной, теряющей силу, — сказал он.

— Хорошо, хорошо, — торопливо согласилась она и снова попыталась оправдываться. — Мы ведь… я только делала все ради… Билли, ты становился таким худым и говорил такие безумные вещи…

— О кей.

— Ты говоришь таким тоном, словно ненавидишь меня, — сказала она и снова расплакалась.

— Не будь глупой, — сказал он, в общем-то, не отрицая. Голос его стал поспокойней. — Где Линда? Она дома?

— Нет, она опять уехала на несколько дней к Роде. Она… понимаешь, она расстроена очень всем этим.

«Еще бы», — подумал он. Она побывала прежде у Роды и вернулась домой. Знал, потому что сам говорил с ней по телефону. И вот снова туда уехала. Что-то в словах Хейди навело на мысль о том, что на сей раз дочь поехала по собственной воле. «Не узнала ли она, что ты и твой старый Майк Хаустон работали сообща над тем, чтобы ее отца признали сумасшедшим? Не так ли все произошло, Хейди?» Впрочем это не имело значения. Линда уехала — вот, что было важно.

Взгляд его упал на пирог, который он положил на телевизор в номере мотеля в Норт-Ист Харборе. Корка медленно едва заметно пульсировала вверх и вниз, словно билось некое кошмарное сердце. Важно было, чтобы дочь не подходила близко к этой вещи. Это было опасно.

— Лучше пусть она там побудет, пока мы не утрясем наши проблемы, — сказал он.

На другом конце провода Хейди громко всхлипывала. Билли спросил, ее в чем дело.

— В тебе все дело. Ты говоришь так холодно.

— Ничего, разогреюсь, — ответил он. — Не беспокойся.

Какой-то момент она проглатывала свои всхлипывания, пытаясь овладеть собой. Он ждал, когда она успокоится, не испытывая нетерпения — лишь полное равнодушие. Ужас, который он испытал, обнаружив, что предмет, лежащий на сиденье, рука Джинелли, был последней сильной эмоцией нынче вечером. За исключением припадка безудержного смеха — несколько позднее, разумеется.

— Как ты выглядишь? — спросила она наконец.

— Пошло некоторое увеличение веса. Достигло ста двадцати двух.

Она ахнула.

— На шесть фунтов меньше, чем в день твоего отъезда!

— На шесть фунтов больше, чем мой вчерашний вес, — спокойно заметил он.

— Билли… я хочу, чтобы ты знал — мы все-все можем уладить, сможем понять друг друга, поверь. Самое главное, чтобы ты поправился, а потом уж все выясним. Если нужно, поговорим с кем ты захочешь, чтобы все было начистоту. Я на все согласна. Ну просто мы… мы…

О, Боже, сейчас опять завоет, подумал он. Но был удивлен ее словами, сказанными вслед за тем. Они даже тронули его, и на какой-то миг она стала прежней Хейди, а он — прежним Биллом Халлеком. Даже мимолетно подивился своей черствости.

— Я брошу курить, если хочешь, — сказала она.

Билли посмотрел на пирог на телевизоре. Корка медленно колыхалась вверх и вниз, вверх и вниз. Вспомнил, как темно было, когда старый цыган надрезал ее ножом. Что за красные комки лежали внутри него? Клубника? Нечто живое? Подумал о собственной крови, которая стекала в пирог из раны. Подумал о Джинелли. Волна человеческой теплоты пропала.

— Лучше не бросай, — сказал он. — Когда бросаешь курить, становишься жирным.

Позднее он лежал на застеленной кровати, заложив ладони за голову и глядя в темноту. Было без четверти час ночи, но спать абсолютно не хотелось. Только теперь, во мраке, разрозненные воспоминания о том промежутке времени, который прошел между обнаружением оторванной руки Джинелли и его разговором по телефону с женой, улеглись в последовательности.

Какой-то слабый звук слышался в его комнате.

«Нет».

Звук был. Похожий на дыхание.

Нет, это не было игрой воображения. Такие слова — для его жены, но не для Вилла Халлека. Ему-то лучше было ведомо, что некоторые странные вещи вовсе не были игрой воображения. Раньше в это поверил бы, но не теперь. Корка шевелилась, как кожа над живой плотью. Он знал, что даже теперь, спустя шесть часов с тех пор, как Лемке вручил ему пирог, алюминиевая фольга под ним по-прежнему теплая.

Пурпурфаргаде ансиктет, — пробормотал он в темноте, и прозвучало это как заклинание.

Когда он посмотрел на руку, то просто увидел ее. Но когда спустя секунду осознал, что видит, с криком отпрянул прочь, толкнув машину. От движения рука качнулась туда-сюда, словно во французском жесте «так себе». Два шарика выкатились из нее и застряли между сиденьем и спинкой.

Билли снова вскрикнул и вцепился пальцами в нижнюю губу, глаза его широко раскрылись, сердце дало сбои.

Он смутно осознал, что пирог вываливается из его руки и вот-вот упадет на пол, разваливаясь.

Билли вовремя подхватил его. Аритмия ослабела, вернулось дыхание. И холод, который услышала потом в его голосе Хейди, постепенно начал охватывать его. Джинелли, возможно, был мертв. Нет, «возможно» — выброси. Что он сказал? «Если она приметит меня раньше, чем я ее, Уильям, мне никогда больше не поменять своей сорочки».