Дин Кунц - Что знает ночь?

Прежний напарник Энди, Вин Васко, тоже брал взятки, а потому Энди не знал с ним никаких хлопот. Но Энди попал под нож хирурга — ему вырезали доброкачественную опухоль мозга. И хотя врачи обещают, что он полностью поправится, Энди будет удивлен и даже разочарован, если Вин не изобразит из себя инвалида на всю оставшуюся жизнь.

В половине первого найти место для обеда сложнее, чем в восемь вечера. Микки предлагает взять еду на вынос в одном итальянском ресторанчике. Там готовят вкусные сэндвичи, а если они поедят в машине, то смогут сразу отреагировать на срочный вызов. Микки сторонник активных действий, ему всегда больше нравится размахивать молотком, чем полировать его. В ресторан Микки идет один. Энди не хочет, чтобы хоть кто-то из владельцев ресторанов в вверенном ему районе видел, как он расплачивается за еду. Он и Вин не платили никогда. Но Микки ведет себя так, будто альтернативы оплате нет. Такое ощущение, что этот сукин сын с незапятнанным, безгрешным сердцем метит не в детективы Бюро по борьбе с распространением наркотиков, а в святые.

Когда Микки возвращается с едой — сэндвич с тефтелями, сыром и сицилийской шинкованной капустой, сэндвич со стейком, сыром и обычной шинкованной капустой, два пакетика картофельных чипсов, две большие бутылки колы, — Энди не хочет есть на гребаной автостоянке. Плотники, сантехники, садовники и им подобные едят в своих автомобилях, но Энди абсолютно уверен, что люди теряют уважение к форме, если видят копов, жующих в автомобиле, как простые работяги.

В трех кварталах от ресторана находится Озерный парк. Энди объезжает по газону цепь, до утра перекрывающую дорогу, паркуется неподалеку от берега, оставляет двигатель работающим, но выключает фары. Озеро не очень большое, и кромешной тьмы нет. Береговые огни отражаются в черной воде, и вид не такой уж плохой.

Энди заявляет, что ему надо отлить, говорит, что сейчас вернется, отходит к озеру. Заросший травой склон спускается на десять футов к узкой полоске песка, о которую плещутся крохотные черные волны. Луна покачивается в озерной люльке. В этот час и в такой холод парк пустынен. Энди притворяется, будто начинает отливать, спускается по склону на два шага, спешит обратно к патрульной машине, на ходу застегивая молнию ширинки. Направляется к дверце, за которой сидит Микки. Святой уже опустил стекло.

— Я думаю, на берегу трупак, — говорит Энди.

— Может, пьяный, — отвечает Микки с полным ртом. Он только что откусил большой кусок от сэндвича со стейком и сыром.

— Голые блондинки редко отсыпаются после выпивки на берегу. Дай мне фонарь.

Микки вылезает из патрульной машины с двумя фонарями. Поскольку он Микки и ему не терпится обменять жетон на рубашке на жетон в корочках, он идет первым, спешит к тому месту, где Энди вроде бы убивал траву едкой струей.

Подчиняясь командам наездника, как и любая лошадь в истории человечества, Энди Тейн достает пистолет и стреляет дважды. С двумя пулями в спине всегда помнящий о долге и чести патрульный Скрайвер падает лицом вниз, его фонарь подсвечивает коротко скошенную траву. Энди быстро подходит к нему, пустая кобура на ремне бьет по бедру, в упор выпускает третью пулю в затылок доброго святого Микки.

Скорее всего, это последняя ночь в жизни Энди Кэнди, а потому ему нет причин прятать тело или искать себе алиби. Он возвращается к патрульной машине, выбрасывает из кабины пакеты с едой и уезжает из парка.

Некоторые скакуны требуют от наездника больше усилий, чем другие. Есть такие, что, образно говоря, взбрыкивают, пытаясь сбросить седока, когда видят себя творящими зло. Другие, как Риз Солсетто, чувствуют себя освобожденными новым хозяином, и пришпоривать их не нужно. Они в восторге от того, что последние ограничения сняты, что бояться им больше нечего, что теперь они могут вести себя как безжалостные апостолы хаоса, какими всегда хотели стать.

Энди Тейн не в ужасе, но и не в восторге. Все его мелкие преступления — взятки, девчонки, которых от продает сутенерам, принуждение шлюх ублажать его, прикрытие преступного бизнеса — совершались без особого пыла, превращающего душу в густое, черное адское варево. Он творил зло скучно и без огонька, словно тупой бюрократ, но в процессе листья его души увядали. Пока не остались голые ветки. Неспособный ни радоваться, ни злиться из-за поступков, которые его заставляет совершать наездник, Энди Тейн впадает в какое-то подобие транса, позволяя использовать себя, но отказываясь понимать, что его вынуждают творить.

Он знает, в какую больницу отвезли Вобурнов, и там он должен найти мальчика и девушку, чтобы довести до конца начатое наездником дело.

После того как детям Бренды Вобурн и сестре ее мужа разрешили провести с ней десять минут, старшая сестра отделения интенсивной терапии поначалу не хотела пускать к ней Джона. Его жетон детектива ее не впечатлил. Но его умение убеждать, отточенное на многочисленных свидетелях, и заверения в необходимости этого разговора привели к тому, что она дала ему три минуты.

— Но я буду смотреть на часы, то есть больше времени вы провести у нее не сможете, — предупредила она.

Когда Джон сдвинул занавеску у ее кровати, а потом задвинул за собой, Бренда Вобурн не открыла глаза. Вроде бы крепко спала.

Сердечная деятельность, частота дыхания и давление крови контролировались мониторами, но искусственное вентилирование легких не проводилось. Внутривенно подавались физиологический раствор и глюкоза, кислород поступал через вставленные в нос канюли.

Пряди коротких черных волос, влажных от пота, прилипли ко лбу, глубоко запавшими глазами она напоминала путешественников из фильмов о выживании в пустыне, которые идут по маршруту, где каждый оазис — мираж. Губы побледнели, остались без крови.

Джон трижды произнес ее имя, прежде чем она открыла глаза. Взгляд остановился на нем, когда он назвал свои имя и фамилию. Ей дали болеутоляющее, но действие лекарства сказывалось на неподвижности лица и замедленности движений, тогда как глаза были ясными, все понимающими.

— Вы, вероятно, учились стрелять, — начал он. — Три смертельных ранения. Ни одна пуля не пролетела мимо. Это больше, чем удача. Даже спустив это на тормозах, они не поверят, что вы случайно выстрелили в себя.

Она смотрела на него. Заговорила осипшим голосом:

— Чего вы хотите?

Помня о трехминутном лимите, он сразу перешел к главному:

— Двадцатью годами раньше четыре семьи были убиты в моем родном городе. Четвертой — моя семья, родители и две младших сестры.

Она смотрела на него не мигая.

— Я убил убийцу. Теперь у меня своя семья, и я боюсь, что это повторяется вновь. Вы, наверное, в курсе… Лукасы.