Сергей Волков - Пророк Темного мира

Пока суд да дело, Гнатило куда-то отослал одного из дьяков. Тот вернулся через несколько минут, с порога взволновано крикнул:

— Нетути! Унесли, сныкали все барахлишко!

Дьяки, все как один, повернули головы к Мыре. Городской старшина оскалился, точно хорек:

— Значит, умысел! Почто унесли из ларя вещи свои? Где они? Бежать думали?

— Ну, это и вовсе зряшный спрос, — хохотнул домовой. — Хотели б бежать — давно б утекли. А где бугор наш — про то я говорить не стану. Али дыбой пригрозишь? Тебя тогда никакая длань не спасет…

Лицо Гнатилы свело, как от зубной боли. Пристукнув ладонью по столу так, что бумажные листы взвились в воздух, он крикнул:

— Десять дён даю итеру вашему на оклёмку! Пойдете на коне, что вас сюда привез, на «Гиблеце». Иных свободных коней у нас нету. Зубан, тебя назначаю старшим в сем походе. Возьмешь людей и припаса вдоволь. А до дня отъезда жить тебе, незнать, и воспитаннице твоей вместе с итером под одной кровлей — и под присмотром.

— Ну и славно, — кивнул незнать, прикрывая зевок рукой. — Я уж побоялся — до обеда решать будете. Пошли, девка, тута боле нам делать неча…

Осень мало-помалу вступала в свои права. К отъезду, что выпал на начало октября, облетели окрестные леса. Уже давно стояли ледяные утренники, над городищем темными лентами тянулись к югу бесконечные птичьи караваны. Они уносили лето — и надежду Тамары на хорошее, лучшее. Сидя в низком приделе лечебного покоя, ставшем для них едва ли не тюремной камерой, девушка сутки напролет смотрела в узкое окно-волокушу и ждала момента, когда они наконец покинут этот грязный, темный, дурной, невежественный город.

Поначалу она пыталась анализировать происходящее: «Городской старшина не решился казнить итера, оставив все решения неведомому князю, к которому мы и поедем в сопровождении двух десятков дружинников под началом самого дружинного головы Зубана Брекатило. Что за князь? Почему Можайск — стольный град? А куда делись Москва, Рязань, Смоленск, Тверь, Ярославль, Владимир? Хотя о каком-то „Володимирском посаде“ кто-то вроде упоминал… И про Смоленск было… Что же это за мир такой? Если он — не прошлое и не настоящее, получается — будущее? Нет, такого будущего быть не может. Значит, правы те ученые и фантасты, что утверждают, что существуют параллельные миры? Впрочем, главное не в этом. Главное — как отсюда выбраться?»

Тамара пыталась мыслить логически — чтобы найти выход, надо сперва понять, как они сюда попали. Но кто поможет, кто подскажет, если кругом беспросветное невежество, а теперь еще и откровенная враждебность? У дверей стража стоит, в туалет под присмотром ходить приходится. Одно радует — раненый, оказавшийся каким-то ужасным Итером, пошел на поправку. Антибиотик сделал свое дело, рана перестала гноиться, парень очнулся, начал есть и уже садился на топчане, придерживаясь за край исхудавшей рукой.

Когда он впервые открыл глаза и осознанно огляделся, Тамара спросила, как его зовут.

— Где я? — вопросом на вопрос ответил раненый.

— В городище Покровском, — пробасил сидевший поодаль Мыря. — Казнить, слыш-ко, тебя собирались, да вроде минула эта гроза. Теперя к князю поедем.

— Незнать! — охнул парень, потемнев лицом. — Убью!

— Успеешь! — ухмыльнулся домовой. — Время будет. А пока ответька, мил-друг: что ты за человек и пошто и мы с тобой в переплет попали?

Но раненый лишь плюнул в сторону, скрипнул зубами и отвернулся. Тамара укоризненно посмотрела на Мырю и попыталась разговорить парня — безуспешно. Посверкивая ненавидящими глазами из под повязки, тот молчал как рыба.

— Небось расшевелится, когда делом докажем, что не враги мы ему, — туманно сказал девушке незнать, но больше к раненому не ходил, сутки напролет просиживая в приделе, где резал из липовых колобашек ложки и звериные фигурки.

Еду затворникам носили из терема городского старшины. Однажды с котлом и караваем хлеба под мышкой явился Теребенька. Тамаре удалось коротко переговорить с ним. Служка заверил, что долг свой помнит и что вещи пленников лежат в ухоронке нетронутыми.

— Если сумеешь скрытно передать их нам перед отъездом — считай, отплатил ты за спасение свое, — сказала ему девушка. Теребенька просиял — чувствовалось, что его тяготило то положение, в которое он попал, но долг есть долг, и служка ходил, как хворью согнутый. Теперь же появилась возможность освободиться от тяжкой ноши.

— Все исполню — комар носа не подточит, — заверил Теребенька, прихватил пустую посуду, оставшуюся с прошлого раза, и был таков.

Назначенный Гнатилой срок приближался. Раненый поднялся и теперь молчаливой тенью слонялся по лечебному покою, волком зыркая на всякого входящего. Лишь однажды он спросил у Тамары, принесшей ему брусничный отвар:

— Снаряга моя где? Шибало? Тексты?

— Все цело, — шепотом ответила девушка, поразившись, что обитателю этого мира знакомо слово «тексты».

— Я спросил — где? — гоняя желваки по обтянутым пергаментной кожей челюстям, повторил парень.

— Где надо! — обозлилась Тамара. — Придет время — узнаешь. Думаешь, ты молчун, а мы вокруг скакать станем? Даже «спасибо» не сказал, а ведь я тебя с того света вытянула!

— Зачем? — с горечью сказал парень. — Чтоб Князевым катам отдать? Небось со всеми орать будешь от радости, когда мне руки-ноги рубить станут.

— Ну, знаешь ли… — Тамара сунула ему в руки крынку с отваром и, задохнувшись от возмущения, выскочила из лечебного покоя.

…Утро отъездного дня выдалось хмарным. Накрапывал мелкий, нудный дождь. Дружинный голова Зубан Брекатило лично явился за пленниками. Его сопровождало с десяток здоровенных — кровь с молоком — бойцов в полном вооружении.

— Пошли, что ли. Коня уже подняли, пора, — прогудел он в дверях. «Только бы Теребенька не подвел», — кусала губы Тамара, надевая поверх летника суконный охабень-однорядку. Мыря набросил на плечи шерстяную епанчу. Итера обрядили в старую ватную шуйку, расшитую по швам красными и зелеными шнурами, на голову поверх повязки нахлобучили дерюжный колпак.

У коновязи, окруженной низкими длинными сараями, толпился народ. Городской старшина явился в сопровождении дьяков и дружинников, посадский люд собрался вдоль путеводной плеши. Конь уже перестал быть грудой бревен, вновь обернувшись древесной повозкой. Пузырь, с помощью ворота притянутый к земле, почти не светился, Чуть колтыхаясь под легким ветерком. Парус лежал свернутым. Вокруг суетились работники коновязи, полуголые, несмотря на ледок, сковавший лужицы. От них валил пар.

— Ох и тяжкие чары на энтом коне лежат. — Мыря натянул лисий треух на самые глаза. — И первый раз вижу я, чтобы личеням такие сплетки подвластны были. Дарованные чары, надо ж…