Елена Логунова - Моя вечная жизнь

Я оперлась на ладони и встала из-за стола.

– Если вы считаете, что первая и вторая смены более перспективны, то я готова встать в очередь самой последней. Ну, как, решено? Предложение принимается?

– Чур, я первая! – быстро сказала Галина.

– Тогда я за тобой, мне еще педикюр поправить надо и эпиляцию закончить, – Марик озабоченно взглянул на свои ноги, от колена и выше прикрытые банным халатом.

– Договорились, моя смена с семнадцати ноль-ноль, – я кивнула сотрапезникам. – Всем данке, гутен таг и ауфвидерзеен!

– Битте, битте! – затрясла сиреневыми кудряшками милейшая фрау Марта.

Я вернулась к себе и, чтобы не мешать собираться соседке, которая металась по комнате, приводя себя в состояние полной боеготовности, устроилась в плетеном кресле на веранде. Я-то никуда не спешила.

Чтобы там ни думали Марик и Галина, вечерняя смена, которую я ловко выгадала для себя, была верным шансом. Я знала: желание плотских утех может возникнуть у вампа в любое время суток, но он будет терпеливо ждать ночи. Зато уж тогда – держись крепче, кто окажется рядом! Ночь весеннего равноденствия обязательно будет ночью любви.

Идеальной любви – до самой смерти!

Не могу сказать, что меня это сильно беспокоило. Да, я испытывала волнение при мысли о предстоящем испытании, но его результат представлялся мне предсказуемым. Я должна победить! У меня есть преимущество: Алекс не знает, кто я. Вернее даже, кто МЫ: ведь на моей стороне Даниэль!

Я ощущала его присутствие в своей памяти, в подсознании, в крови – не знаю, как правильно. Даниэль, чью жизнь я впитала, остался во мне так же, как в нем самом, вероятно, оставались все его жертвы. Хотя я не усвоила принадлежавшие им опыт, знания и воспоминания, но приняла их в себя и время от времени натыкалась на выразительные фрагменты чужой жизни – вроде того черно-белого сна о Великой Стене.

Ученые часто употребляют образное выражение «видовая память» и выделяют в человеческом обществе два типа последней: генетическая – передаваемая по наследству – и негенетическая. «Видовая память», переходящая из поколения в поколение по наследству, – это инстинкт, а «негенетическая память» человеческого коллектива – культура. Я склонна думать, что у Алых Ангелов есть особый тип «видовой памяти»: похоже, что вампу передается не только жизненная сила его жертвы, но и накопленная ею информация. Вопрос в том, возможно ли научиться ее извлекать?

Вот интересно, если я буду звать – кто-нибудь или что-нибудь во мне откликнется?

Весеннее солнышко ярко светило и ласково пригревало, настойчиво отвлекая меня от мрачной мистики. Я закрыла глаза, и свет погас, только под веками в лиловой темноте поплыли радужные звезды. Они были очень похожи на мерцающие огни далекого берега.

– Даниэль! – шепотом позвала я. – Даниэль… Даниэль…

Его имя звучало, как волна, накатывающая на пологий берег: сначала гулким рокотом, потом мягким шелестом…

Волна подкрадывалась, замирала и уходила, оставляя у моих ног красивый и непрочный дар – полосу сверкающей, как звездные россыпи, мокрой гальки. Я сидела на берегу древнего моря – Мидетеррании, ощущая сиюминутное родство с этим краем Земли и вековечную к нему непричастность.

Меня не было здесь, у Залива Ангелов, полмиллиона лет назад, когда у подножия горы Мон-Барон стояли лагерем древние люди – охотники на слонов.

Без меня две с половиной тысячи лет назад сюда приплыли греки, чтобы превратить небольшое поселение Никейя в стратегический и торговый центр Средиземноморья.

Я не видела, как на заре нашей эры римляне заложили здесь город Семенелум и как четыреста лет спустя его до основания разрушили варвары.

Я не застала время расцвета Франкского королевства и периоды правления графов Прованса, Тулузы, Барселоны, Анжуйской династии и Савойского двора.

Людовик Четырнадцатый, Наполеон Бонапарт, король Сардинии и еще один французский император – Наполеон III – все они поочередно обладали этим берегом и канули в темные воды реки Леты, разминувшись со мной на века.

Я не оглядывалась на отели и виллы современной Ниццы, протянувшиеся вдоль берега сплошной полосой, и мне было странно и больно сознавать, что это море, нынче щедро брошенное к моим ногам, нисколько не изменилось за тысячи лет до нашей с ним сегодняшней встречи и не изменится еще тысячи лет после нашего расставания.

Перед собой и над собой я видела огромное темное пространство, в котором бесследно терялись и огни берега, и свет звезд, и уж тем более – мой растерянный взгляд. Мне было горько от понимания того, как мало я занимаю места и времени в этой бесконечности. И лишь одно примиряло меня с непоправимой несправедливостью: недоступный бессмертным восторг от того, что я существую здесь и сейчас!

А рядом, обнимая и согревая меня, сидел тот, чья жизнь была столь долгой, что ее начало терялось во мгле, как дальний берег моря. И, пока я восторгалась величием мира и сокрушалась о своем ничтожестве, он готовился отдать мне свою вечную жизнь, потому что смертельно истосковался по собственной человечности.

Я не обманываюсь: это не было ни проявлением любви, ни жертвой. Даниэль просто нашел, на кого перегрузить свою ношу, чтобы уйти налегке. На самом деле это не он мне, а я ему сделала бесценный подарок! Чем больше я об этом думаю, тем яснее понимаю, что трудно найти более веский аргумент в пользу отказа от вечной жизни, чем редкий шанс – смерть в объятиях Алого Ангела.

Так стоит ли мне беспокоиться, если непонятно, кто выигрывает больше – тот, кто остается, или тот, кто уходит?

Вечная или хотя бы очень-очень долгая жизнь – предмет неизбывной зависти человека к мифическим богам и вполне реальным животным и растениям.

Вы знаете, что средиземноморская черепаха Сэр Тимоти вместе со своим хозяином – британским офицером – прошла, ползая по палубе английского военного корабля, всю Крымскую войну, в 1892 году ушла на покой, больше 110 лет прожила в розарии родового замка графа Девонширского и мирно скончалась в начале двадцать первого столетия в возрасте 160 лет?

Моллюск по имени Мин, официально признанный самым древним в настоящее время живым существом на Земле, просидел (а как еще скажешь?) в тихой заводи у берегов Великобритании свыше 400 лет и по сей день продолжает наслаждаться жизнью в ее доступных моллюску проявлениях!

А в американском штате Восточная Невада и ныне тихо, спокойно и беспечально растет самое древнее в мире дерево – остистая сосна, которой уже больше 5 100 лет!

Ладно, предположим, цари древнего Шумера, если верить клинописному тексту из Ларсы, тоже жили ого-го как долго: «В Эреду царем был Алулим, и он правил двадцать восемь тысяч восемьсот лет. В Бад-Тибире правил Энменлуанна сорок три тысячи двести лет…». Пусть их невероятная продолжительность жизни шумерских, иудейских и древнеиндийских мудрых старцев у меня лично особой зависти не вызывает – ну не кажется мне заманчивой перспектива затянуть на века и тысячелетия малоинтересный пенсионный период. Но ведь морской еж, пресноводная гидра и двустворчатый моллюск-жемчужница вообще не стареют!