Дин Кунц - Логово

Когда Хатч с силой швырнул трубку на рычаг, Линдзи так и не разобрала, чем кончился разговор, во время которого просительные нотки зачастую сменялись угрозами и категорическим тоном. Она так и не поняла, приедут или не приедут полицейские, но то, что волновало ее в данную минуту, было настолько безотлагательным, что она даже и не подумала спросить об этом мужа. Единственное, чего она хотела, так это мчаться вперед, не останавливаясь и ни на секунду не прекращая погони. Припарковав машину, Линдзи даже не выключила мотор и не погасила фары. Хотела, чтобы хоть что-нибудь разгоняло этот мрак обступившей их со всех сторон ночи. Рванула дверцу, чтобы выскочить наружу и продолжать преследование пешком. Но Хатч отрицательно мотнул головой – нет, и поднял с пола у ног браунинг.

– Почему? – требовательно спросила она.

– Он каким-то образом проехал на машине. Думаю, я эту суку вычислю быстрее, если буду идти прямо по его следу, ехать так, как ехал он, может быть, это поможет восстановить с ним связь. Кроме того, смотри, какая громадина этот парк, на машине будет гораздо быстрее.

Она снова уселась за руль, включила зажигание и спросила:

– Куда?

Он замешкался с ответом всего лишь на секунду, возможно, на какую-то долю секунды, но казалось, что за этот промежуток времени убийца успеет перерезать горло скольким угодно маленьким беззащитным девочкам.

– Налево. Езжай налево и гони вдоль забора.

Вассаго остановил машину у кромки лагуны, выключил мотор, выбрался наружу и, обойдя машину спереди, подошел к тому месту, где сидела девочка. Открыл дверцу:

– Ну вот и приехали, ангелочек. В парк аттракционов, как и обещал. Здорово, да? Довольна?

Он развернул ее на сиденье ногами наружу. Из кармана куртки достал нож с выкидным лезвием, нажав кнопку, выпустил из его рукоятки острое как бритва жало и повертел им у нее перед носом.

Даже при слабеньком свете тонкого серпа луны, даже несмотря на то что глаза ее не были столь чувствительны, как у него, она разглядела лезвие ножа. Он заметил ее взгляд и затрепетал, когда на ее лице и в глазах отразился мгновенный ужас.

– Сейчас освобожу тебе ноги, чтобы ты сама могла идти, – предупредил он, поигрывая ножом у нее перед глазами, заставляя отраженный тусклый свет серебристой ртутью перекатываться по лезвию. – Если думаешь ударить меня ногой в надежде, что попадешь в голову и отключишь меня, а затем успеешь смыться отсюда, глубоко ошибаешься, милая. Ничего у тебя не выйдет, а мне придется тогда наказать тебя за этот поступок и сделать тебе чик-чик. Ты слышишь меня, радость моя? Я толково объясняю?

Она издала невнятный, приглушенный кляпом звук, и по ее тону можно было догадаться, что она подчинится его воле.

– Отлично, – одобрил он. – Умница. Из тебя выйдет прекрасный Иисус. Отличный, великолепный маленький Иисусик.

Вассаго разрезал веревки, стягивавшие ее лодыжки, помог ей выбраться из машины. Она пошатнулась, видимо, ноги во время езды сильно затекли, но он не намерен был попусту терять время. Грубо схватил ее за одну из связанных за запястья рук и, не развязывая их и не вынимая кляпа из ее рта, потащил, обходя машину, к бордюру лагуны перед "Домом ужасов".

С внешней стороны высота бордюра достигала двух футов, а с внутренней, со стороны воды, была вдвое больше. Он помог Регине перебраться через него на сухое бетонированное дно широкой лагуны. Ей было противно его прикосновение, и, хотя он перчаток с рук не снимал, она чувствовала даже сквозь них исходивший от него холод, или ей казалось, что она ощущает этот его холод и влажную кожу, отчего готова была в ужасе закричать. Но знала, что, даже если бы и захотела, все равно не смогла бы это сделать из-за кляпа во рту. Если бы она попыталась закричать, то попросту подавилась бы им, и потом, скорее всего, не смогла бы толком отдышаться, и поэтому она позволила ему помочь ей перебраться через бордюр. Даже когда он рукой в перчатке не касался ее оголенной кожи, хватая ее за руку, и между ним и нею оказывался свитер, прикосновение его было столь омерзительным, что, казалось, ее вот-вот вырвет, и Регина изо всех сил старалась удержать поднимавшуюся к горлу блевотину, понимая, что с кляпом во рту захлебнется ею.

За долгие десять многострадальных лет Регина обучилась множеству уловок и маленьких хитростей, с помощью которых переживала трудные моменты жизни. Так, исхитряясь представить себе, в какие ужасные обстоятельства могла бы попасть, она легко выносила те, в которых оказывалась. К примеру, жалея себя, когда приходилось есть желе с персиками, она представляла, как было бы в тысячу раз противнее есть мертвых мышей, обмакнутых в шоколад. Или: как было бы плохо, если бы вдобавок ко всем своим увечьям она была бы еще и слепой. После пережитого ужасного потрясения, когда во время испытательного срока была отвергнута Доттерфильдами, она часами лежала с закрытыми глазами, чтобы доказать себе, какие выпали бы на ее долю страдани я, если бы ее зрение было таким же увечным, как и ее правая рука. Но попытка представить себе более ужасные обстоятельства, чем те, в которых находилась сейчас, не сработала, потому что придумать что-либо более ужасное, чем очутиться во власти этого странного, одетого во все черное, в черных очках незнакомца, к тому же постоянно называющего ее "милая" и "радость моя", было невозможно. Не помогли и другие уловки.

Пока он, дрожа от нетерпения, тащил ее по дну лагуны, она преувеличенно подволакивала увечную ногу, делая вид, что не может идти быстрее. Ей надо было во что бы то ни стало обязательно выиграть время, чтобы немного подумать, чтобы придумать хоть какую-нибудь новую уловку.

Но она была всего лишь ребенком, а с ходу придумать что-либо оригинальное не так-то просто даже для такси шустрой девочки, как она, несмотря на весь ее десятилетний опыт придумывания хитрых уверток, призванных показать, что она способна сама постоять за себя, что она крепкий орешек и никогда не плачет. Но запас се уловок и хитростей кончился, и никогда в жизни ей не было так страшно, как сейчас.

Он протащил ее мимо больших лодок, очень похожих на венецианские гондолы, но с носовой частью, как у кораблей викингов. Нетерпеливо-настойчиво влекомая за руку незнакомцем, она прохромала мимо ужасной, ощеренной змеиной морды, рядом с которой почувствовала себя крохотной былинкой.

Дно сухого пруда было сплошь усеяно занесенными сюда ветром опавшими листьями и полуистлевшими обрывками бумаги. Неожиданные сильные порывы ночного ветра кружили у их ног шипящие мусорные водовороты этого сухого призрачного моря.

– Иди же, счастье мое, – поторапливал он ее своим приторным сатанинским голосом, – ты должна сама пройти свой путь на Голгофу, как это сделал Он. Разве не так? Или я прошу слишком многого? Как полагаешь? Но ведь я же не настаиваю, чтобы ты сама несла на плече свой крест, а? Что скажешь, милая, можешь ты, сука, идти быстрее или нет ?