Дин Кунц - Логово

– Что он говорит? – спросила Рамона.

Из-за шума дождя и ветра за окном Джоунас не был уверен, что действительно расслышал слова Харрисона, но ему показалось, что тот беспрестанно повторял одну и ту же фразу:

– Там… что-то… движется.

Ветер снаружи неожиданно яростно завыл, и дождь с такой силой забарабанил в окно, что, казалось, вот-вот вышибет его.

Вассаго обожал дождь.

Небо было полностью укрыто тучами, не оставившими ни единой щелочки для луны. Пелена дождя делала сияние уличных фонарей и фар двигавшихся ему навстречу автомобилей менее ярким, приглушала краски неоновых реклам, смягчала ночные контуры и вкупе с солнцезащитными очками позволяла с большими удобствами и меньшим напряжением вести машину.

Сначала он поехал в западном направлении от своего логова, затем свернул на север и покатил вдоль побережья в поисках не очень ярко освещенного бара, в котором можно было бы найти пару-тройку подходящих женщин. Многие бары в понедельник вообще не работали, в других посетителей в это время ночи, в половине первого, было что кот наплакал.

Наконец в Ньюпорт-Бич рядом с автострадой он наткнулся на небольшой придорожный ресторанчик. Это был обыкновенный кабак, но с претензией на добропорядочность, с раскинутым над тротуаром балдахином, рядами миниатюрных лампочек, протянувшихся вдоль крыши, и небольшим рекламным щитом, на котором крупными буквами значилось: «ТАНЦЫ ПО СРЕДАМ – СУББОТАМ В СОПРОВОЖДЕНИИ ОРКЕСТРА ДЖОННИ УИЛТОНА». Ньюпорт был самым богатым в округе городом, с крупнейшей в мире гаванью для стоянки частных яхт, поэтому любое заведение, претендовавшее на обслуживание богатых клиентов, скорее всего, таким и было на самом деле. С середины недели на автостоянке, видимо, дежурил специальный лакей, присматривавший за машинами, что было не очень хорошо, так как он мог стать потенциальным свидетелем, но в такой дождливый день, да к тому же еще и в понедельник, лакея на стоянке не оказалось.

Вассаго припарковал машину невдалеке от ресторана, и, когда выключил мотор, с ним вдруг случилось нечто невероятное: с головы до пят его тело потряс мощный электрический разряд. Глаза закатились, и ему показалось, что его тело бьется в конвульсиях и он не может ни охнуть, ни вздохнуть. Невольно из груди вырвался стон. Припадок длился не более десяти или пятнадцати секунд и окончился тремя словами, которые, казалось, прозвучали прямо у него в голове: «Там… что-то… движется» . Это не было возникшей из ниоткуда мыслью, порожденной случайным коротким замыканием в мозгу, так как он явственно слышал голос, произнесший эти слова, – мысль ведь абстрактна, у нее нет ни тембра, ни интонации, но эту мысль кто-то произнес. Но не он сам, а кто-то другой, так как голос был совершенно ему незнаком. Его охватило непреодолимое ощущение, что в машине, кроме него, находится еще кто-то, невидимый ему, чей дух, пробившись сквозь разделяющую миры преграду, воплотился в реального человека, чье присутствие он и ощущает в данный момент. Затем все прекратилось так же внезапно, как и началось.

Он не двигался, ожидая повторения.

Дождь неистово барабанил по крыше.

Мотор, остывая, потрескивал.

То, что произошло, больше не повторилось.

Он попытался вникнуть в тайный смысл случившегося. Были ли эти слова – «там что-то движется» – каким-то знаком, психическим предвидением? Или угрозой? К чему они относились?

Снаружи машины не было ничего особенного, ночь как ночь. Идет дождь. Вокруг благословенная темнота. На мокром от дождя асфальте, в лужах и потоках бурно мчащейся по сточной канаве воды тускло и неровно переливается свет фонарей и вывесок. Изредка по автостраде с шумом и брызгами проносится одинокая машина, и, насколько он мог видеть – а ночью он видел, как кошка, – ни вблизи, ни в отдалении не было ни одного пешехода.

Спустя некоторое время он решил, что поймет, что с ним произошло, когда ему будет дано это понять. И нечего ломать себе над этим голову. Если это была угроза, откуда бы ни исходила, она его совершенно не беспокоила. Он был невосприимчив к страху. Пока это было единственным его приобретением с тех пор, как он покинул мир живых, хотя временно и застрял на полдороге к смерти: ничто в мире уже не могло его напугать и тем более ужаснуть.

И все же услышанный голос был одним из самых странных ощущений, которые он когда-либо испытывал. А странных ощущений в его жизни было не занимать.

Он вылез из своего серебристого «камаро», захлопнул дверцу и пошел к входу в ресторан. Дождь приятно холодил лицо. В порывах неистового ветра листья пальм гремели, как старые кости.

Линдзи Харрисон также поместили на пятом этаже больницы, но в дальнем от мужа конце коридора. Когда Джоунас вошел в ее палату и приблизился к постели, то почти ничего не смог увидеть, так как в комнате даже не было мерцающего зеленого свечения электрокардиографа. Фигура женщины только угадывалась на кровати.

Он не знал, стоит ли будить пациентку, и очень удивился, когда услышал ее голос:

– Кто вы?

– А я думал, вы спите, – сказал он.

– Не могу заснуть.

– Разве вам не дали снотворное?

– Оно не помогло.

Как и в палате ее мужа, дождь с угрюмой настойчивостью барабанил в окно. До ушей Джоунаса доносился рокот и плеск потоков воды, низвергавшихся по расположенной неподалеку от окна оцинкованной водосточной трубе.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

– А как, вы думаете, я могу себя чувствовать?

Она попыталась вложить в свои слова убийственный сарказм, но была слишком истощена и подавлена, чтобы успешно справиться с этой задачей.

Он опустил боковое ограждение на кровати, примостился на краешке матраца и протянул руку в направлении Линдзи, полагая, что ее глаза более привыкли к темноте, чем его.

– Дайте мне вашу руку.

– Зачем?

– Меня зовут Джоунас Нейберн. Я – врач. Я хочу вам сказать несколько слов о вашем муже, и, мне кажется, будет лучше, если вы позволите мне держать вашу руку в своей.

Она ничего не ответила.

– Сделайте одолжение, – попросил он.

Хотя эта женщина была уверена, что потеряла мужа, Джоунас вовсе не собирался мучить ее неведением, утаивая от нее факт его воскрешения. Но по опыту он знал, что хорошая новость подобного рода может быть такой же ошеломляющей, как и плохая, и потому человека необходимо готовить к ее восприятию весьма осторожно и постепенно. Когда ее доставили в больницу, она то впадала в полубредовое состояние, то выходила из него, что было результатом длительного пребывания в ледяной воде и нервного потрясения, но лекарства и грелки быстро исправили это положение. Уже несколько часов она находилась в нормальном – умственном и физическом – состоянии, достаточно долго, чтобы полностью осознать факт потери мужа и попытаться хоть как-то свыкнуться с ним. В душе еще глубоко скорбя по нему и полностью не осознавая себя вдовой, она к этому времени уже должна была отыскать на краю эмоциональной лавины, сбросившей ее вниз, небольшую складку, узенькую площадочку, остановившись на которой можно было перевести дух. И вот с этой площадочки он и намеревался ее сейчас спихнуть.