Дин Кунц - Логово

Теперь воспитатели приюта св. Фомы уже ничему не удивлялись. Молодой священник даже улыбнулся, а сестра Иммакулата пробормотала: "Дохлую кошку" – с таким видом, словно соглашалась, что это жуткое украшение и впрямь во много раз предпочтительнее, чем картина на бархате.

– Моя манера письма, – сказала Линдзи поспешно, стремясь реабилитировать себя за свое согласие нарисовать столь низкопробную вещицу, – представляет собой слияние неоклассицизма и сюрреализма. Может быть, я говорю несколько выспренно…

– Нет, но это тоже не по мне, – решительно заявила Регина с таким видом, будто досконально изучила не только каждый стиль в отдельности, но и прекрасно понимала, каким должно быть их соединение. – Если я перееду к вам жить и у меня будет собственная комната, надеюсь, вы не станете вешать ваши картины на мои стены?

Ударение на "ваши" подразумевало, что дохлая кошка и в данном случае будет гораздо предпочтительнее.

– Даже и не подумаю, – заверила ее Линдзи.

– Хорошо.

– А ты бы и вправду хотела переехать к нам? – спросила Линдзи, и Хатч так и не понял, хочется ей этого или такая перспектива ее совершенно не устраивает.

Девочка резко дернулась, вставая с кресла, и, не удержавшись на ногах, пошатнулась, грозя рухнуть прямо на кофейный столик. В мгновение ока Хатч также оказался на ногах, готовый удержать ее от падения, хотя прекрасно понимал, что и это движение было частью игры.

С видимым усилием восстановив равновесие, она поставила на стол стакан, содержимое которого уже успела выпить, и сказала:

– Можно, я пойду пописаю, у меня очень слабый мочевой пузырь. Результат все той же мутации генов. Мне очень трудно сдерживаться. Я почти все время чувствую, что вот-вот меня прорвет в самом неподходящем месте, как сейчас, в кабинете мистера Гуджилио, и с этим вам также придется считаться, если вы все же решите взять меня в свой дом. А у вас он, наверное, полон красивых и дорогих вещей, тем более что вы имеете прямое отношение к актикварному делу и искусству, но вы же не захотите, чтобы я их испортила, сломала или разбила, или, хуже того, обписала какую-нибудь бесценную старинную вещь. Тогда вы точно отправите меня обратно в приют, а я так расстроюсь из-за этого, что заберусь прямо на крышу и бухнусь оттуда головой вниз, но ведь никто из нас не желает столь трагической развязки, правда? Была очень рада с вами познакомиться.

Она повернулась и, судорожно подергиваясь при ходьбе, заковыляла по персидскому ковру к выходу, и, как только скрылась за дверью, тотчас послышалось: ссшшурр… шлеп! – возникшее из того же источника, что и чревовещательные речи серебряного карася. Только мелькнули огненным вихрем ее каштановые волосы в проеме дверей.

Все молчали, прислушиваясь к медленно удалявшимся шагам девочки. Однажды она довольно громко и, по-видимому, больно стукнулась о стену, но затем храбро возобновила свое размеренное, скребуще-шлепающее движение.

– У нее нормальный мочевой пузырь, – заявил отец Жиминез, отпив глоток из стакана, наполненного янтарной жидкостью, явно походившей на виски. – К ее увечью это заболевание не имеет никакого отношения.

– Она вовсе не такая, какой была сегодня, – сказал отец Дюран, часто мигая своими совиными глазами, словно они слезились от дыма. – Она прелестный ребенок. Знаю, вам в это трудно сейчас поверить…

– И ходит она гораздо лучше, чем вы видели, в тысячу раз лучше, – добавила Монахиня без Имени. – Не знаю, что на нее сегодня нашло.

– Я знаю, – сказала сестра Иммакулата, устало проводя рукой по лицу. Глаза у нее были грустными. – Два года тому назад, когда ей было восемь, мы нашли ей приемных родителей. Супружескую пару где-то в возрасте тридцати лет, которым врачи объявили, что у них никогда не будет своих детей. Им удалось убедить меня, что ребенок-калека будет для них даром Божьим. Но спустя две недели после того, как Регина переехала к ним, когда еще не полностью истек испытательный срок, предшествующий полному удочерению, женщина неожиданно забеременела. У них нежданно-негаданно должен был появиться собственный ребенок, и приемное родительство теперь уже потеряло для них всякую привлекательность.

– И они привели Регину обратно? – спросила Линдзи. – Вот так взяли и выпихнули ее обратно в приют? Ужасно!

– Я не смею осуждать их за это, – сказала сестра Иммакулата. – Очевидно, они посчитали, что не в состоянии будут в одинаковой мере любить своего ребенка и Регину, и мне кажется, что в этом случае они поступили правильно. Регина не заслуживает того, чтобы воспитываться в доме, где каждую минуту ей будут давать понять, что не она первая, что не ей отдана вся любовь, что она здесь посторонняя. Как бы там ни было, она тяжело пережила возвращение. И прошло много времени, прежде чем ей удалось восстановить утраченную уверенность в себе. И теперь, думаю, она просто боится рискнуть еще раз.

В кабинете стало тихо.

За окнами ярко светило солнце. Лениво покачивались верхушки пальм. В промежутках между деревьями виднелись постройки "Фэшн Айленда", торгового и делового центра Ньюпорт-Бич, на окраине которого находился офис Гуджилио.

– Порой в очень тонко чувствующих детях неудача способна убить всякую охоту изменить свое положение. Они больше не приемлют никаких изменений. Всякие попытки что-то изменить отметаются на корню. Боюсь, что с Региной случилось именно это. Она пришла сюда с твердым намерением отвратить вас от себя и свести на нет эту встречу и, скорее всего, добилась своего.

– Все это напоминает мне человека, всю жизнь проведшего в тюрьме, – сказал отец Жиминез, – которому неожиданно объявили, что он освобождается досрочно. Он, конечно, весь в радостном ожидании, но вот наступает долгожданная свобода, и он понимает, что не может жить вне тюрьмы. И он совершает какое-нибудь мелкое преступление, лишь бы снова попасть обратно. Тюрьма во всем ограничивает, он ее страшно ненавидит, но она – единственное, к чему он привык и где чувствует себя в полной безопасности.

Сальваторе Гуджилио снова заметался по кабинету, собирая у всех пустые стаканы. Он оставался все таким же громадным, как и раньше, но и в отсутствие Регины так и не обрел способность быть центром всеобщего внимания. Он начисто проиграл в этом хрупкой сероглазой девчушке со вздернутым носиком.

– Мне очень жаль, – сказала сестра Иммакулата, кладя участливую ладонь на плечо Линдзи. – Не отчаивайтесь. Попробуем еще раз. Я обещаю подобрать вам другого, более подходящего ребенка.

Линдзи и Хатч вышли из кабинета Сальваторе Гуджилио в десять минут третьего в тот четверг. Они договорились до ужина ни слова не говорить друг другу о том, чему были свидетелями, не спеша обдумать все, что произошло, и каждому в отдельности разобраться в своих чувствах. Никто из них не хотел принимать скоропалительного решения или, что еще хуже, подталкивать другого к решению по свежим впечатлениям – чтобы потом не сожалеть об этом всю жизнь.