Йон Линдквист - Впусти меня

Слепой баран.

Зажигалка в одной руке, статуэтка в другой. Томми открыл рот, чтобы окрикнуть монстра, но с губ его сорвался лишь свистящий шепот:

— Ну, давай!

Мертвец навострил уши, обернулся и направился к нему.

Томми взял награду Стаффана на изготовку, словно биту, и, когда чудовище оказалась в полуметре от него, с размаху засадил ее прямо ему в лицо.

Как идеальный пенальти, когда, лишь касаясь ногой мяча, уже знаешь, что попал в яблочко, — вот что чувствовал Томми, занеся над головой статуэтку.

Йес!

И когда острая грань пьедестала врезалась мертвецу в висок с утроенной силой, наполнившей его руку, его уже охватило ликование победителя. И когда череп раскололся с треском ломающегося льда и холодная жидкость брызнула ему в лицо, а чудовище рухнуло на пол, — все это было не более чем подтверждение его победы.

Томми стоял, шумно дыша. Взглянул на тело, распростертое на полу.

У него же стояк!

Да. Член мертвеца торчал, будто минималистичное, чуть покосившееся надгробие, и Томми уставился на него, дожидаясь, что эрекция вот-вот спадет. Но этого не произошло. Томми рассмеялся бы, если бы не сорвал горло.

Пульсирующая боль в большом пальце. Томми опустил глаза. Пламя зажигалки лизало кожу пальца, по-прежнему зажимавшего клапан.

Он выровнял зажигалку. Тушить ее он не хотел. Не хотел оставаться один на один в темноте с этим…

Движение.

И Томми почувствовал, как что-то важное, что-то, что делало его человеком, покинуло его, когда чудовище подняло голову и стало медленно подниматься.

Слон, танцующий на то-о-оненькой паутинке!

Паутинка лопнула. Слон упал.

И Томми ударил еще раз. И еще.

Вскоре все это стало казаться ему страшно веселым.

Морган нахально прошел мимо будки дежурного, махнув проездным, истекшим еще полгода назад, в то время как Ларри остановился, вытащил мятую книжицу с билетиками и сказал:

— «Энгбюплан».

Дежурный поднял взгляд от книги, проштамповал два билетика. Когда Ларри подошел к Моргану, тот усмехнулся, и они пошли вниз по лестнице.

— Ну и какого хрена ты это сделал?

— Что? Купил билет?

— Ну да. Ладно бы еще до конечной взял, а так все равно ведь поймают.

— Я — не ты.

— Что?

— Ты меня с собой не сравнивай.

— Да что такого-то?.. Он же расселся там… Ему хоть фоткой короля маши — ничего не заметит.

— Да ладно, ладно. Не ори так.

— Что, думаешь, он за нами побежит?

Прежде чем они открыли двери на перрон, Морган сложил ладони рупором и заорал на весь зал: «Держи их! Держи! Зайцы!»

Ларри нырнул в дверь и сделал несколько шагов в сторону перрона. Когда Морган нагнал его, он сказал:

— Ведешь себя как дитя малое!

— Ага. Ну, рассказывай. Так что там за дела-то?

Ларри еще в ночи позвонил Моргану и вкратце изложил то, что Гёста рассказал ему по телефону за десять минут до этого. Они договорились встретиться в метро рано утром, чтобы поехать в больницу.

Он еще раз повторил всю историю от начала до конца. Виржиния, Лакке, Гёста. «Скорая», забравшая Виржинию вместе с сопровождавшим ее Лакке. Чуть приукрасил красочными подробностями, и к тому времени, как он закончил, подъехал поезд в сторону центра. Они вошли, заняли по два сиденья, развернутых друг к другу, и Ларри завершил историю словами:

— И они уехали под рев сирен.

Морган кивнул, погрыз ноготь большого пальца, поглядывая в окно, когда поезд выехал из туннеля и остановился на Исландсторьет.

— Ну и что на них нашло?

— Ты про котов? Не знаю. Взбесились, что ли.

— Все сразу?

— Ну да. А у тебя есть другая версия?

— Да нет. Вот твари. Лакке себе небось места теперь не находит?

— Мм. Он и раньше-то не того. Ну, последнее время.

— Это да, — Морган вздохнул. — Жаль Лакке вообще-то. Надо бы… не знаю… помочь, что ли.

— Виржинии, думаешь, легче?

— Нет, конечно. Но травма это как-то… все равно что болезнь. Тут все понятно. Лежишь себе. А вот сидеть рядом и… Не знаю, последний раз он был вроде как совсем не в себе. Что он там нес? Про оборотней, что ли?

— Вампиров.

— Ну да. Не сказать, чтобы это было признаком особого душевного здоровья.

Поезд остановился на станции «Энгбюплан». Когда двери закрылись, Морган добавил:

— Ну вот. Теперь мы в одной лодке.

— Мне кажется, они не так придираются, когда две зоны пробиты.

— Это тебе только кажется.

— Видел последний рейтинг леваков?

— Видел, видел. Ничего, к выборам сравняются. Знаешь, сколько людей в душе остаются социал-демократами, — сначала трясут предвыборными листовками, а потом все равно голосуют по велению сердца.

— Ага, это ты так думаешь.

— Нет. Я точно знаю. В тот день, когда коммунистов попросят из правительства, я поверю в вампиров. Хотя че тут верить: вон умеренных вокруг пруд пруди. Буман и компания, сам знаешь. Вот кто настоящие кровососы-то.

Морган оседлал своего конька. Где-то в районе Окесхува Ларри перестал слушать. У оранжереи стоял одинокий полицейский и смотрел в сторону метро. Ларри почувствовал укол беспокойства при мысли, что не доплатил за проезд, но, вспомнив, что там делает полиция, тут же успокоился.

Впрочем, вид у полицейского был довольно скучающий. Ларри расслабился; отдельные слова бесконечного монолога Моргана время от времени просачивались в его сознание, пока поезд громыхал дальше в сторону Саббатсберга.

Без пятнадцати восемь, а медсестра все не шла.

Грязно-серая полоска на потолке превратилась в светло-серую, и теперь жалюзи пропускали достаточно света, чтобы Виржиния ощущала себя, как в солярии. Разгоряченное тело пульсировало, но не более того. Хуже уже не будет.

Лакке лежал и посапывал в соседней кровати, пожевывая губами во сне. Она была готова. Если бы она могла дотянуться до кнопки вызова сестры, она бы это сделала. Но руки ее были по-прежнему привязаны к кровати, и оставалось только набраться терпения.

Она принялась ждать. Жар, обжигавший кожу, был мучителен, но не невыносим. Бороться со сном было куда тяжелее. Стоило лишь на минуту расслабиться, как дыхание прекращалось, свет в ее сознании начинал стремительно меркнуть, и приходилось широко распахивать глаза и мотать головой, чтобы он снова включился.

В то же время необходимость быть начеку была для нее посланием свыше — она не давала ей думать. Все ментальные усилия уходили на то, чтобы не заснуть. Места для сомнений, раскаяния или поиска альтернатив уже не оставалось.

Ровно в восемь вошла сестра.

Когда она открыла рот, чтобы произнести «Доброе утро!» или что уж там говорят медсестры по утрам, Виржиния прошипела:

— Тсс!

Рот медсестры захлопнулся с удивленным щелчком, она нахмурила брови, подошла в сумеречном свете к постели Виржинии, склонилась над ней и сказала: