Йон Линдквист - Впусти меня

— Ну и что? Через пару часов. Когда магазин откроется.

— Ладно, там видно будет.

— Значит, бабки у тебя есть.

— Так мы идем или как?

Они прошли сквозь крутящиеся двери. Морган провел пятерней по шевелюре и подошел к женщине за стойкой регистрации, чтобы узнать, где лежит Виржиния. Ларри встал напротив аквариума, изучая рыбок, сонно передвигавшихся в большом булькающем стеклянном цилиндре.

Через минуту подошел Морган, зачем-то отряхнул кожаный жилет и сказал:

— Сова облезлая! Не говорит.

— Да она небось в реанимации.

— И что, туда не пускают?

— Иногда пускают.

— А ты, я смотрю, все порядки знаешь.

— Знаю.

Они двинулись в сторону реанимации — Ларри знал, как туда пройти.

Многие из знакомых Ларри рано или поздно оказывались в больнице. Только сейчас двое лежали здесь, не считая Виржинии. Морган подозревал, что случайные знакомые Ларри превращались в приятелей и друзей ровно в тот момент, как оказывались на больничной койке. Тут-то он с ними и снюхивался, ходил навещал.

Почему он это делал — другой вопрос, и Морган уже собрался его задать, толкнув дверь в реанимацию, как вдруг увидел в коридоре Лакке. Он сидел на стуле в одних трусах, вцепившись в подлокотники, и смотрел в палату напротив, где бегали и суетились какие-то люди.

Морган втянул носом воздух.

— Черт, они что, теперь прямо тут кремируют? — он хохотнул. — Чертовы политики. Экономия, понимаешь. Пускай, мол, больницы сами заботятся…

Подойдя к Лакке, он умолк — пепельно-серое лицо, красные невидящие глаза. Почуяв неладное, Морган уступил слово Ларри, сам он в таких ситуациях терялся.

Ларри подошел к Лакке, положил руку ему на плечо:

— Здорово, Лакке, как ты?

В ближайшей палате по-прежнему царил бардак. Те окна, что были видны из дверей, стояли нараспашку, и тем не менее коридор наполнял едкий запах пепла. В палате плавали клубы дыма, посреди них стояли какие-то люди, громко переговариваясь и бурно жестикулируя. Морган уловил слова «ответственность больницы» и «нужно попытаться…»

Дальше он не расслышал, потому что в этот момент Лакке повернулся, взглянул на них, как на чужих, и сказал:

— Я должен был понять.

Ларри склонился над ним:

— Что ты должен был понять?

— Что это случится.

— Да что стряслось-то?

Глаза Лакке прояснились, он посмотрел в сторону окутанной пеленой и оттого кажущейся нереальной палаты и просто ответил:

— Она сгорела.

— Виржиния?

— Да. Она сгорела.

Морган сделал пару шагов по направлению к палате, заглянул. К нему тут же направился какой-то пожилой человек внушительного вида.

— Извините, но здесь вам не цирк.

— Нет-нет, я только…

Морган хотел было сострить, ответив, что разыскивает своего удава, но сдержался. По крайней мере он успел кое-что разглядеть. Две кровати. Одна — со смятыми простынями и откинутым одеялом, будто кто-то второпях выскочил из постели. Вторая по всей длине была покрыта толстым темно-серым покрывалом. Деревянное изголовье, черное от сажи. Под покрывалом проступали очертания на редкость худого тела — отчетливо выделялись лишь голова, грудь и таз, остальное с тем же успехом можно было принять за складки покрывала

Морган с остервенением потер глаза, чуть не на сантиметр вдавив глазные яблоки.

Значит, правда. Черт, это правда!

Он огляделся по сторонам в поисках кого-нибудь, кто разделил бы его удивление. Рядом стоял какой-то старикан, опиравшийся на ходунки, с подвешенной капельницей, и пытался заглянуть в палату. Морган сделал шаг в его сторону.

— Чего пялишься, дед? Может, ходунки из-под тебя выбить?

Старикан попятился, отступая мелкими шажками. Морган сжал кулаки, стараясь взять себя в руки. Потом вспомнил одну деталь, увиденную в палате, развернулся и пошел обратно.

Человек, сделавший ему выговор, как раз выходил из дверей.

— Вы, конечно, извините, но…

— Да, да, да, — Морган отодвинул его в сторону. — Мне только забрать одежду моего друга, если вы не против. Или, по-вашему, он должен весь день голый сидеть?

Сложив руки у груди, тот пропустил его в палату.

Морган взял со стула возле разворошенной постели одежду Лакке и бросил взгляд на соседнюю кровать. Из-под одеяла высовывалась черная обугленная рука с растопыренными пальцами. Рука была изуродована до неузнаваемости, но вот кольцо на среднем пальце он узнал. Золотое колечко с синим камнем, кольцо Виржинии. Прежде чем отвернуться, он успел заметить кожаный ремень, перетягивающий запястье.

Человек, пропустивший его, по-прежнему стоял в дверях, скрестив руки у груди.

— Ну, довольны?

— Нет. Какого черта ее привязали?

Его собеседник только покачал головой:

— Можете передать своему приятелю, что полиция приедет с минуту на минуту и, вероятно, захочет с ним пообщаться.

— Это еще зачем?

— Мне-то откуда знать, я же не полицейский.

— Правда? А так похожи.

В коридоре он помог Лакке одеться — не успели они закончить, как прибыли полицейские. Лакке был не в состоянии отвечать на какие-либо вопросы, но медсестра, поднявшая жалюзи, сохранила достаточно присутствия духа, чтобы подтвердить: Лакке не имел никакого отношения к происшедшему, он еще спал, когда все это началось.

И она осталась в окружении заботливых коллег, всячески пытавшихся ее успокоить. Ларри с Морганом вывели Лакке из больницы.

Выйдя из дверей больницы, Морган втянул ртом холодный воздух, сказал: «Мужики, я отойду на минутку» — и, склонившись над ближайшими кустами, выблевал на голые ветки остатки вчерашнего ужина вперемешку с зеленой желчью.

Придя в себя, он вытер рот рукой, а руку об штаны. Затем, подняв ладонь как вещественное доказательство, обратился к Ларри.

— Ну, старик, теперь уж точно придется раскошелиться.

Они доехали до Блакеберга, и, получив сто пятьдесят крон, Морган отправился в магазин, пока Ларри повез Лакке к себе домой.

Лакке послушно следовал за ним. За всю дорогу в метро он не произнес ни звука.

Пока лифт поднимался на седьмой этаж, Лакке вдруг заплакал. Не молчаливыми слезами — нет, он зарыдал в голос, как ребенок, только громче. Когда Ларри открыл двери лифта и вывел его на лестничную клетку, вой усилился, отдаваясь среди бетонных стен. В плаче Лакке звучала первобытная безграничная тоска, заполнявшая собой все этажи, проникая в щели почтовых ящиков и замочные скважины и превращая многоэтажный дом в склеп, возведенный на руинах любви и надежды. У Ларри мурашки побежали по коже; никогда еще он не слышал ничего подобного. Люди так не плачут. Не могут так плакать. От такого плача умирают.

Соседи. Они сейчас решат, что я его убиваю.

Ларри судорожно возился со связкой ключей, пока все человеческое страдание, все тысячелетия бессилия и разочарований, каким-то чудом вдруг обретя средоточие в хрупком теле Лакке, продолжали изливаться из его глотки.