Алексей Атеев - Дно разума

Впрочем, Тимофей Иванович действительно знал немало об истории и людях Соцгорода. Причем и о тех, чьи имена по какой-либо причине выпали из официальных анналов.

Вот к нему-то и решил обратиться за помощью Севастьянов.

Кобылин проживал в построенном еще до войны многоподъездном доме с несколькими помпезными арками, с которого и начался Правый берег Соцгорода. Жил он в довольно уютной двухкомнатной квартире, выходившей окнами во двор, вместе с супругой Розой Яковлевной, мастерицей печь пироги и готовить различные соленья и варенья.

Севастьянов нажал на кнопку звонка. Не успела окончиться заливистая трель, как дверь распахнулась и на пороге возникла Роза Яковлевна. Увидев Севастьянова, она просияла:

– Ага, профессор! Только что с самим вас вспоминали. Чего, говорю, не заходит Сереженька? А сам говорит: видать, зазнался. А ты молодец, легок на помине. Сейчас пирог есть будем. Любимый твой. С сомятиной.

Севастьянов не помнил, чтобы он кому-то сообщал о своих гастрономических пристрастиях. К тому же рыбные пироги он недолюбливал по причине очень часто попадающихся в них костей. Однако он вежливо улыбнулся и выразил горячее желание поскорее отведать знаменитых пирогов.

Тут появился «сам».

– А-а, Серёнька! – приветствовал он профессора. – Рад, рад! Чего не заходишь?

(Тимофей Иванович, кроме всего прочего, был известен еще и тем, что величал любого, независимо от возраста и звания, исключительно по имени, причем в уничижительной форме, типа: Серёнька, Колька, Ванька.)

– Да как-то… Впрочем, вот я и зашел.

– Ну проходи, проходи… Сейчас сама пирог достанет. Чай пить будем. Хороший чаек я спроворил. Индийский. «Три слона».

Сергей Александрович не стал возражать. Три слона так три слона. Вскоре он уже сидел за круглым, застеленным чистенькой льняной скатеркой столом, под розовым шелковым абажуром и чинно поглощал пирог. Который действительно оказался весьма вкусен и совсем без костей.

– Как делишки? – поинтересовался Тимофей Иванович, прихлебывая чай из громадной, расписанной ярчайшими цветами чашки. – С чем пожаловал?

– Потолковать нужно, – сообщил Севастьянов.

– Так толкуй. У меня от самой секретов не имеется.

– Был я сегодня на левобережном кладбище…

– Ага.

– И рассказали мне там про то, как расстрелянных погребали.

– Каких еще расстрелянных? Где?

– В местной тюрьме. В конце тридцатых годов. Тридцать седьмой, тридцать восьмой…

– И как же погребали?

– По ночам привозили и закапывали.

– И что с того?

– Правда это?

– Понятное дело, правда. А чего это тебя вдруг на кладбище потянуло?

– Материал один собираюсь писать.

– Это в газетку?

– Точно.

– Неужто про репрессированных?

– Не то чтобы о них, а вообще.

– Как понимать это «вообще»? Ты не темни, Серёнька.

– А я и не темню. Просто не люблю заранее рассказывать, о чем статья будет.

– Понятно, понятно… – Тимофей Иванович сделал основательный глоток и поставил чашку на такое же расписное блюдце. – Нет так нет. Только зачем ты, в таком случае, ко мне приперся?

– За консультацией.

– Какая может быть консультация, когда я не знаю, о чем ты писать собираешься?

– Допустим, об оккультных сектах, – сказал Севастьянов первое, что пришло в голову.

– О чем, о чем?!

– О сектах.

– Ты еще какое-то слово говорил.

– Об оккультных.

– Это чего значит?

– Ну о тех… Как сказать попонятнее?..

– Да! Разъясни уж нам, темным…

– Оккультные – значит тайные. Те, которые не богу поклоняются, а разным темным силам. Ну вот хоть масоны…

– Ага, масоны. Слышали, слышали… Это которые Христа распяли.

– Христа распяли вовсе не масоны.

– А я думал – они! – Старик Кобылин явно издевался над Севастьяновым. – Мы тоже кой-чего знаем, хотя в университетах не обучались. Значит, тебя, Серёнька, эти христопродавцы интересуют?

– Не то чтобы именно они, но вроде того.

– И ты хочешь сказать, что в нашем социалистическом городе, городе светлой мечты, могла завестись подобная нечисть?

– Как мне кажется, могла! – разозлился Севастьянов. – Чем Соцгород хуже Москвы или Ленинграда?

– Это точно, ничем! Он лучше. Много лучше!

– Так вот, я и хочу узнать, были ли здесь… – Севастьянов замешкался, не зная, как сформулировать вопрос, чтобы он был понятен.

– Ну, ну? – поторопил Тимофей Иванович.

– Колдуны! – напрямую брякнул Севастьянов.

– Колдуны? – переспросил Кобылин. В голосе его послышалось разочарование. – А я думал, ты про масонов спросишь.

– Колдунов здесь было много, – вступила в разговор доселе молчавшая Роза Яковлевна. – Вернее, колдуний. Ведьм, одним словом. Старушек этих востроглазых… Да и по сей день они еще встречаются. В поселках разных. Привороты снимают, гадают, наложением рук лечат. Но я думаю, они сами эту порчу и напускают.

– Молчи, старая! – воскликнул Кобылин. – Не о том ты толкуешь.

– Почему не о том?

– Его совсем другое интересует. Он же с чего начал? С кладбища!

– И чего?

– О том, кого по ночам закапывали энкавэдэшники.

– Ну?!

– А коли их энкавэдэшники закапывали, значит, они их и стреляли!

– И чего?

– Заладила: и чего, и чего?.. И того! Значит, не бабки это твои дохлые там были!

– А кто?

– Вот уж не знаю! Ты, Серёнька, толком все расскажи.

«Быстро соображает, – подумал Севастьянов. – Открыть ему все, что ли?»

– Может, вы слышали о недавнем случае на улице Красных Галстуков? – осторожно спросил он.

– Это когда мебель двигалась? – тут же продемонстрировал Кобылин свою осведомленность.

«Все знает!» – мысленно изумился Севастьянов.

– Именно, – подтвердил он. – Я стал наводить справки. И вот что выяснилось. Девочка, которая там присутствовала, внучка хозяйки квартиры, сообщила, что нашла на кладбище некую монету…

– Нашла… И что?

– Я предположил, что монета эта… – Тут Севастьянов сделал паузу, снова не зная, как определить свойства монеты.

– Чего ты все запинаешься?! – разъярился Кобылин. – Пирог, что ли, до сих пор никак не можешь прожевать?!

– Что она волшебная! Монета то есть! – Вымолвив запретное слово, Севастьянов стал излагать последовательность событий гораздо спокойнее.

– Про закопанных ночью тебе, случайно, не Волчок рассказал? – спросил Кобылин.

– Он.

– Вот махновская зараза! – перебил Севастьянова хозяин. – Живой! Ничего его не берет!

– Почему махновская?

– Потому как в Гражданскую он у Махно воевал. И сюда был позже сослан как враг трудового народа. Давай, трепись дальше.

Севастьянов передал слова солдата о колдунах, пересказанные ему Волчком.

– А потом? – спросил Кобылин.

– Потом все. Вот я и пришел к вам узнать: слышали ли вы что-нибудь о чем-либо подобном?