Алексей Атеев - Дно разума

Он залпом выпил. Водка обожгла гортань и пищевод, провалилась в желудок, вызвав и в нем небольшое возгорание. Сразу стало веселее.

Пока Скок анализировал свои ощущения, он даже не заметил, выпила ли мамаша, которая все так же неподвижно сидела за столом, но когда глянул в ее кружку, увидел, что она пуста.

– Ловко, – отметил Скок.

Он взглянул в темное лицо. Неподвижные глаза мамаши взирали в какие-то непостижимые глубины мироздания. Так, во всяком случае, казалось Скоку. Он вновь плеснул в кружку водки, себе же налил на два пальца. Выпил и упал на кровать.

…Разбудил Скока громкий скрип тормозов. Он вскочил и выглянул на улицу. В сгустившихся сумерках увидел: перед калиткой остановился милицейский «газик», а чуть поодаль еще одна машина, кажется, «Москвич». Из обоих автомобилей поспешно вылезали люди в форме и в штатском.

– Менты, – прошептал Скок. – Кто сдал? Ленка? Больше некому. Быстро же она обернулась. Вот хрен им! Живым не возьмете.

Он поспешно затворил дверь и запер ее на щеколду. Почти тут же в дверь застучали.

– Гражданин Скоков, отворите! Мы знаем, что вы дома!

– А хрен получить не желаете?! – закричал Скок и схватил со стола «парабеллум».

– Отворите, по-хорошему просим.

Скок выстрелил в дверь. По ту сторону кто-то жалобно вскрикнул, и воцарилась тишина.

– Ну что, взяли?! – крикнул Скок.

В ответ последовал выстрел. Пуля просвистела совсем рядом.

Куда бежать? Он здесь – как в мышеловке. Скок взглянул на окно. За ним явно маячила чья-то фигура. Он, не глядя, выстрелил. Зазвенело разбитое стекло.

– Выходи, придурок, – послышалось в ответ.

– Вы сначала возьмите!

Вновь повисла напряженная тишина. Взгляд Скока упал на высившуюся на столе кучу денег.

«Все равно возьмут», – соображал он. В углу стояла большая жестяная банка с керосином. Скок поспешно открутил крышку и принялся поливать купюры пахучей маслянистой жидкостью. Потом он схватил лампу «летучая мышь», снял стекло, поджег фитиль и приставил коптящий агрегат к самой куче. Затем в обе руки взял по пистолету и залег на кровати, прижавшись к стене. Мамаша все так же безучастно сидела за столом.

– Черт тебя принес! – выругался Скок. – Лежала бы себе на кладбище. Так нет же, шастать задумала.

Неожиданно новая мысль пришла в его голову. Он отложил пистолеты, вскочил с кровати и, подхватив жестяную банку, вылил остатки керосина на голову и плечи матери.

– Уж извини, мамаша, – шепотом произнес он. – Ты все равно неживая, а мне спасаться нужно.

– Гражданин Скоков, добром просим, прекратите сопротивление, – опять раздалось за дверью. – В противном случае, мы начинаем штурм.

В ответ Скок выстрелил. И сразу на дверь и в разбитое окно обрушился шквал ответных выстрелов. Скок вжался в стенку и не отвечал на пальбу. И тут он вспомнил. В задней стене землянки, выходившей в огород, когда-то имелась крохотная дверца. Сооружена она была для малолетнего Юры, чтобы тот по ночам справлял свои «дела» возле землянки. Позже, когда он подрос, мамаша заделала проем, но, насколько помнил Скок, на «живую нитку».

Когда стрельба затихла, Скок слез с кровати и прокрался в угол. Кажется, здесь. Он подскочил к столу, схватил несколько денежных пачек, рассовал их по карманам, сунул за пазуху, потом опрокинул «летучую мышь» на остатки денег. Вспыхнуло разом и очень ярко. Тут же пламя перекинулось и на мамашу. В землянке стало светло. Хлопья сажи летали по комнате, но Скока это не смущало. Несколькими мощными ударами ноги он выбил фанеру и дранку, прикрывавшие бывшую дверцу, встал на корточки и вылез наружу. С этой стороны землянки людей не наблюдалось. И тогда Скок напропалую рванул куда глаза глядят, перемахнув через изгородь, составленную из спинок древних кроватей, отходов штамповки и ржавой жести. Он, не оглядываясь, мчался через чужие огороды, топча грядки с огуречной и помидорной ботвой. И только на гребне горы Скок остановился перевести дух и обернулся.

Землянка пылала. Вокруг нее суетились какие-то силуэты. Потом раздалась пронзительная сирена пожарной машины.

Скок сплюнул и зашагал прочь.

На следующий день начальник следственной группы капитан Ариков докладывал начальнику городской милиции полковнику Чебутыкину о результатах ночной операции.

– Мы нашли злоумышленника, – бойко вещал он. – Результат четко налаженной агентурной работы, между прочим. Им оказался некий Скоков. Уголовник-рецидивист.

– Деньги изъяты? – поинтересовался Чебутыкин.

– К сожалению, сгорели. Налицо лишь несколько обугленных пачек.

– Я слышал, была стрельба?

– Да. Преступник отстреливался буквально до последнего патрона, причем ранил лейтенанта Ушакова, потом он поджег дом и сгорел в огне сам.

– Это точно?

– Абсолютно. Обнаружены его обгоревшие останки. (Ариков, правда, забыл упомянуть, что труп принадлежит немолодой особе женского пола.)

– Молодцы, ребята, – довольно произнес полковник. – А я уж думал: все, приехали! Никогда нам его не найти. Хвалю и поздравляю. Каждому члену группы присвоено внеочередное звание. Так что, товарищ Ариков, вы уже майор.

– Нужно бы и осведомителя наградить, – нерешительно сказал Ариков.

– Обязательно! Именными часами!

Спустя неделю после поездки на кладбище Севастьянов был до крайности потрясен известием, что старик Кобылин внезапно скончался. Часов в двенадцать раздался звонок, и супруга Кобылина Роза Яковлевна сообщила профессору об этом прискорбном факте.

– Вчера в девять сам чай сел пить, – рассказывала она. – А я в ванной постирушки устроила. Вдруг слышу: икнул, да так громко! Я не придала значения. А вскоре зашла на кухню. Вижу: лежит без чувств, головой в самовар уперся. Я кричу: «Тимоша, Тимоша, что с тобой?!» А у него уж губы синие! – Роза Яковлевна зарыдала. – Вызвала «Скорую», – всхлипывая, продолжала рассказывать она. – Говорят: «Скоропостижная смерть». Жила какая-то в сердце лопнула. Вы уж, Сергей Александрович, приходите! Он, покойник-то, вас любил, всегда тепло отзывался. Вынос завтра, в два. Приходите, голубчик, проститься.

Севастьянов сказал, что непременно будет, и повесил трубку.

«Как же так? – размышлял он. – Еще вчера мы с ним ходили между могилами, разговаривали, помнится, даже смеялись, а теперь он сам мертв и завтра займет свое место в точно такой же яме, в недра которых он давеча заглядывал. Непостижимо!»

Пофилософствовав маленько, Севастьянов печально вздохнул и стал думать о другом.

На следующий день он отправился на похороны.

Возле подъезда с высоким крыльцом толпился народ. Некоторые из пришедших проститься были профессору известны. Придав физиономии скорбное выражение, он поднялся по лестнице и вошел в переполненную людьми квартиру. По обе стороны от гроба сидели, насколько понял Севастьянов, родственники и ближайшие друзья. Профессор грустно кивнул заплаканной Розе Яковлевне, положил в гроб купленные по дороге цветы, постоял с минуту, вглядываясь в мертвое лицо, при этом ему вдруг показалось, что покойник подмигнул ему. Отгоняя наваждение, он тряхнул головой и поспешно вышел. Севастьянов немного постоял на лестничной площадке, соображая, что с ним происходит.