Вячеслав Денисов - Сломанное время

И вдруг Гоша отпрянул…

Колпак изнутри окрасился всеми оттенками красного. От темно-бордового, почти черного, до алого. И эта жуткая смесь толстым слоем покрыла всю внутренность стеклянного колпака.

– Господи Иисусе! – всхлипнул Гудзон. – Прости мне все грехи мои, прими в лоно царствия своего, не отдай им…

Гоша в ужасе огляделся. Несмотря на крепления, которыми столы были прикручены к полу, они вразнобой дрожали. И – никаких звуков больше. Только перестук разболтанных креплений… Да в коридоре ноет, словно заевшая кнопка баяна, сигнализация. Омерзительный звук. Гоша резко, едва не упав, обернулся.

Еще один колпак стал красным. По стенкам его, никуда не торопясь, стекала кровь.

Слушая нытье в коридоре, он положил руку на лоб.

– Думай, думай!

– Я так и уйду, не узнав, как отблагодарили меня потомки. И отблагодарили ли вообще…

– Не в-волнуйтесь, – думая о другом, в два приема проговорил Гоша. – Вас отблагодарят как надо. Открытая до вас Большая Северная река станет рекой Гудзон. Пролив, открытый упомянутым вами Каботом, – Гудзоновым проливом. Ну и, наконец, ставшее вашей могилой море – Гудзоновым заливом.

– Моей могилой? Сукин вы сын, прекратите надо мной издеваться!

– А как бы вы хотели, чтобы я разговаривал с пытающимся одурачить меня типом, а?! Мистером Генри Гудзоном вас называть?! Может, вы и есть Генри Гудзон, но на этой почве и свихнулись! Это как если бы меня африканские родители по фамилии Обама назвали Бараком, и я вдруг решил, что это дало мне право стать президентом США!

– Вы меня сводите с ума!

– Неужели?

– Что такое США?

– Человек, именем которого назван Гудзонов залив, не знает, что такое США?! Мне кажется, вы потому решили стать Гудзоном, что нет ни одного человека, в честь которого в США было бы названо столько мест! Заткнись, козел! Не мешай мне думать!

Минуту, которую Гоша стоял, кусал губы и рассматривал один за другим вспыхивающие красным огнем колпаки, Гудзон послушно хранил молчание. А потом осторожно подошел и тихо, как если бы говорил скабрезность, шепнул:

– Какой сейчас год от Рождества Христова, мистер?

Гоша увидел, как в щелях вертикальных жалюзи замелькали какие-то тени. Стиснув зубы, Гоша подошел к устройству и раздвинул широкие полосы между ним и теми, кто был в коридоре.

Одетые в комбинезоны бледно-желтого цвета с поясами поверх них – так был одет и тот, с которым дрался Гоша, – они быстро оценили обстановку. Гоша видел, как бегают их глаза. А потом взгляды их как по команде сошлись на Гоше. И не было это удивительно, потому что непривычным в интерьере комнаты был только грязный, перепачканный сажей и кровью человек, а рядом с ним, вопросительно изогнувшись, расположился пожилой, лишенный каких-либо признаков волос, толстяк.

Гоша встретил их взгляды, но тут же об этом пожалел. Ему стало страшно. В глазах людей не было жизни. И никакой мимики. Ничего – ни злобы, ни досады, ни азарта – в их глазах не было. Они стояли и смотрели на Гошу и Гудзона выпуклыми, лишенными зрачков глазами. Но это были люди.

– Август две тысячи девятого года, – не поворачиваясь к Гудзону и не уводя взгляд от тех, кто стоял за стеклом, ответил Гоша.

Гудзон стоял еще три секунды.

А потом лицо его потеряло смысл, и он упал на пол. Как заполненный ватой мешок.

– Несите скорее под крышу! – прокричал Донован, торопясь к освещенному плошками помещению и ежесекундно оглядываясь. – Сюда, сюда! Не ударьте головой о косяк!..

Бориса несли Макаров и Левша.

– Ногу, ногу осторожней! Колено!

– Неужто в своих разбитых очках вы видите лучше меня?!

– Вместо того чтобы орать, поддержите ему руку, Левша! Не видите – она падает!

– Да пусть она падает, не оторвется! – разозлился Левша. – Лучше подумайте, что с головой его пробитой делать! Сейчас уложим его на стол, а вы снова скажете, что вот если бы это было в клинике, да если бы у вас были инструменты…

– А чем я должен оперировать, по-вашему?

– Настоящий доктор может оперировать голой ногой!

– Может быть, в России именно так и оперируют, мистер, а в Лондоне оперируют руками!

– Так вот представьте, что вы в Лондоне! А то у нас есть доктор, но толку от него, как от меня, скалолаза! Словом, лечите!

– Подите к черту! Поверните ему голову, чтобы рана смотрела вверх!

– Вы доктор Ватсон, а не хирург! Рассказов много, но никто никогда не видел, чтобы вы лечили!

Макаров, скосив взгляд, увидел Машу. В нескольких метрах от них в образованном людьми коридоре, сквозь который они несли мужчину со шрамом, стояла она. На лице женщины застыл ужас, ее знобило, и казалось Макарову, что это не от бриза, а от объятий мужа, которыми тот пытался ее согреть.

Бориса занесли в общее помещение – «кают-компанию», как назвал Макаров эту, больше похожую на пещеру, комнату. Никакого стола, конечно, не было. Поэтому был быстро расчищен пол, и на него опустили раненого. Мужчина дышал тяжело, с присвистом. Он то замирал, словно душа покидала его тело, то хватал воздух ртом так, словно задыхался. На голове его, над левым ухом, зияла черная рана. Кровь из нее уже перестала сочиться, и теперь голова раненого была похожа на маску, изображающую время суток – половина лица белая, почти молочная, вторая половина в свете плошек – черная… И – красные очки на глазах.

Донован, вытирая наспех помытые руки, встал на колени перед телом. Ощупал пальцами голову. Приложил пальцы к шее.

– Наполнение слабое, пульс нитевидный… Падает артериальное давление, судя по всему. Объективно – открытый перелом теменной кости справа. Поврежден ли мозг – я не знаю, нужен рентген. Осколок кости внутрь не вошел, в противном случае мы бы имели фонтан крови…

Сняв с мокрого от пота носа очки, которые ему больше мешали видеть, нежели улучшали зрение, Донован обреченно опустил руки.

– Послушайте… Я хирург, причем даже не военный… Эта травма предполагает детальное изучение и кропотливую операцию. Плюс ко всему нужны медикаменты… Он не так много крови потерял, переливание не требуется. Но его состояние просто необходимо поддержать физраствором. У меня ничего нет – ни препаратов, ни оборудования…

Он прижал руку с очками ко лбу.

– Если вы меня спросите, что станет с этим человеком, я вам отвечу – он умрет максимум через полчаса…

Макаров услышал вскрик. Но даже не стал поворачивать голову, знал, что принадлежит он Маше.

– Его ударили по голове каким-то предметом. Сломана кость…

– Да мы слышали это уже, а что его ударили по голове, я это и без вас вижу! – вскричал Левша. – Я хочу знать, что вы намерены предпринять.

Донован опустил очки в карман рубашки.

– Еще несколько дней назад я считал этого человека шарлатаном. Но на моих глазах он поставил на ноги девочку и Левшу… Левшу, которого я, вероятно, не выручил бы даже в своей клинике. Если этому человеку понадобится моя помощь, я сделаю все. Нидо… – не дождавшись ответа, он крикнул, дернувшись на полу: – Нидо!..