Дмитрий Черкасов - Благословенная тьма

– Тоже пропали, что ли?

– Вроде бы нет… Почем нам знать? Может быть, они тоже стали другими. Может быть, он что-то над ними проделал, чего и не видно, а оно есть внутри. Тикает, как бомба. Как срок наступит, так и рванет.

Пантелеймон невольно оглянулся в поисках телевизора. Похоже было, что Дрын насмотрелся дурной фантастики. Или начитался, что, впрочем, вряд ли. Ничего похожего на телевизор в горнице не было. Не видно было и книг.

Дрын между тем увлекся и заговорил охотнее.

– Вот, стало быть, занял он избенку пустую и прижился. Наговаривать не стану – никто из тамошних не заметил его в лиходействе. Но с виду он сущий зверь – хочешь не хочешь, а случись что, так он первый на очереди, на кого думать. Потому что – чужой, дело ясное. Старается своим прикинуться, да людей не обманешь. Какой он свой?! Хотя авторитет завоевал, спору нет. Хворых лечит, помогает…

– В Зуевку не ходишь, а знаешь много, – заметил Пантелеймон.

– Сорок у нас много, – усмехнулся Дрын. – И у каждой по новости на хвосте. Сам я его видел разика три-четыре, и всякий разик, – он снова хмыкнул, словно издеваясь над кем-то, – он приходил к Макарычу. Что промеж ними за дела были – сам черт не разберет. Макарыч всегда был душа-человек, но вскорости его словно подменили. Ходил не то что угрюмый или озабоченный, а сделался как бы не от мира сего. Плетется себе, бывало, и нога за ногу цепляется, по сторонам не глядит, все в одну точку тупо таращится, и точка эта очень далеко, никому кроме него не видна. Однажды вообще пропал на несколько дней. Знаешь, как со стариками бывает? Ума лишатся и уходят бродяжничать, траву собирать да коренья. Обычно незадолго до того, как преставиться. Только Макарыч совсем ведь не старый еще был, рано ему скитаться. Когда вернулся – лица на нем не было, зеленый весь, да исхудал так, будто месяц не емши. Мы поначалу думали, что запил крепко, но нет, он не из таковских. От одного стакана валился с ног.

– Редкий случай, – заметил протодьякон, критически изучая банку, которая – к немалому его удивлению – почти опустела.

– Точно, редкий. В наших краях мелюзга – и та киряет. Где еще осталась, мелюзга-то. Если, конечно, не ширяется, хотя одно другому не мешает. А Макарыч в этом рассуждении кремень был, а не человек. Норму свою знал крепко, пару рюмок опрокинет – и все, как отрезало. И вот, стало быть, был он тверезый, как и всегда. Но слова из него было не вытянуть. А тут и Ликтор подоспел. Откуда свалился – черт его знает; не было его, и вдруг он стоит и взглядом просто-таки давит всех! Макарыч сразу сгорбился, съежился и потрусил к избе, был бы хвост у него – поджал бы или завилял, как перед хозяином. И Ликтор, значит, за ним, не спеша, – шасть в избу. Заперлись там вдвоем. Утром я собрался рыбачить; вышел, когда еще толком не рассвело. У Макарыча свет горел – с вечера, похоже. Ладно, моя хата с краю. Только я шагнул за калитку – гляжу, выходит этот фрукт, бороду оглаживает, и глаза горят. Не знаю, зачем, но отвернулся я, само собой получилось. Как будто я не при делах, стою и снасти рассматриваю. Тот вроде и внимания на меня не обратил, прошел мимо, и дальше уж не знаю, что с ним стало. Шел в Зуевку, а дошел ли – про то мне неизвестно. Но боюсь, приметил он меня. И дрожу с тех пор – ну как заявится да уберет?! Как свидетелей убирают… Рука у него не дрогнет, по роже видно.

Дрын умолк. Протодьякон не сумел скрыть разочарования:

– И это все?! Велика тайна, ничего не скажешь. Стоило кочевряжиться да отмалчиваться!

– Вся, да не вся… Макарыч-то к вечеру и преставился!

– И ты думаешь, что без Ликтора вашего не обошлось?

– Не только я, а все в округе так думают. Живи он у нас, никто не пошел бы к нему лечиться. Помирал бы, а не пошел.

– Ну, допустим. Почему тогда говоришь, что к вечеру? Он должен был уже с ночи лежать.

Рыбак сострадательно покачал головой:

– Не разумеешь! Днем-то его видали!

– Кто видал? Где, когда?

– Да многие видали, и я сам видел. Во дворе своем он был.

– И чем занимался?

– Да Бог его разберет, чем. Не приметили толком. Кто ж знал, что это важно?!

Пантелеймон с трудом подавил в себе желание покрутить у виска пальцем.

– Умная голова! С чего же ты взял, что это Ликтор его пристроил… на тот свет? Ведь он уже ушел к тому времени! Сам только что сказывал!

Но Дрын не собирался сдаваться.

– Если бы он ножиком его или из ружья – тогда да. А если заворожил, то тут когда хочешь можно перекинуться. Приказал ему сдохнуть вечером – тот вечером и сдох. А после начал бродить…

– Да зачем же все это Ликтору?

– Кто его знает. Зачем вообще всё? – И Дрын сделал неопределенный жест, претендовавший на всеохватность. Он явно тяготел к метафизике.

– Бессмысленный ты, – пробормотал Челобитных. – Ну, пусть будет так. Все равно – чего испугался? Ведь сколько времени прошло.

– А ну как вернется?!

– И сразу к тебе прямиком, да?

– Хоть бы и ко мне. Он мог и тогда вернуться, незаметно, к вечеру. Если тебе так удобнее считать, гражданин ученый. Только это вряд ли.

Пантелеймон задумался. У него не было серьезных оснований задерживаться в Крошкине – и без того сутки вылетели неизвестно куда.

Если сплетни распространяются здесь посредством сорок, то надо поторапливаться, пока Ликтор не прослышал о любознательном незнакомце и не принял меры. С другой стороны, протодьякон после рассказа рыбака передумал. Теперь, раз прозвучало имя Ликтора, ему уже отчаянно хотелось разобраться с воскресшим Макарычем, который мало чем походил на библейского Лазаря. И потом: ему никто не поручал так вот запросто объявиться в Зуевке и с ходу, тоже запросто, прихлопнуть Ликтора. Ему поручили разобраться в ситуации и только потом ликвидировать предполагаемого вервольфа, если на то будут причины.

У Ликтора в любом случае будет достаточно времени, чтобы подготовиться. Пантелеймон – не первый, кто отправляется в Зуевку с такого рода заданием; Ликтор – если он замешан в это дело – наверняка решит, что если справлялся с подобными гостями прежде, то справится и теперь. Ему невдомек, что на свидание с ним спешит лучший из лучших.

Хотя раньше, небось, тоже не мальчиков посылали. Если, конечно, под видом ученых в Крошкино побывали сотрудники Службы. Пока что у него не было фактического подтверждения этому, и Пантелеймон решил отложить разбирательство на потом.

Кроме того, не следовало выступать в путь, на ночь глядя. Он засиделся у Дрына да еще выпил изрядно – есть смысл задержаться. И при возможности покончить с местным пугалом, которое бродит неприкаянное по ночам, – если только оно не плод суеверия и не следствие повального перепоя.

Насчет зомби ему никто ничего не позволял и не запрещал, руки развязаны. Макарыч восстает не каждую ночь, но Пантелеймон надеялся, что ему повезет.